Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

Возникшая поза передавала странный образ мучительного усилия.

Этот набросок Роден вылепил столь же быстро, как и предыдущий, но он сплющивал комочки глины еще более нервно, неистово вдавливая их большим пальцем.

– Ну вот! – воскликнул он. – Что скажете?

– И вправду можно поверить, что это подражание Микеланджело или, скорее, реплика на одну из его вещей. Какая мощь! Как напряжены мышцы!

– Так вот, следите за моими объяснениями. Вместо четырех направлений здесь всего два. В верхней части статуэтки и противоположное ему в нижней. Это передает бурный порыв и вместе с тем его обуздание: в результате пойман необходимый контраст со спокойствием античных скульптур.

Ноги фигурки соединены, и вес тела вследствие этого распределен равномерно, вместо того чтобы падать на одну из конечностей. Таким образом, здесь нет состояния покоя, а есть работа нижних конечностей. Бедро ноги, на которую падает меньшая нагрузка, приподнято, что указывает на то, что тело готовится перенести нагрузку.

Не менее оживлен торс. Вместо спокойного наклона к более напряженному бедру, характерному для античных статуй, здесь приподнято плечо, как бы продолжающее движение бедра.

Отметим также, что за счет концентрации усилия ноги тесно сдвинуты, одна рука прижата к корпусу, а другая к голове. Благодаря этому не остается просветов между конечностями и туловищем, что придают такую легкость греческой скульптуре; искусство Микеланджело из цельного куска, из глыбы. Сам он заявлял, что хороши только те скульптуры, у которых, если спустить их с вершины горы, ничего не будет отбито, а если что-либо и отколется, значит, это было лишним.

Бесспорно, его фигуры, кажется, созданы, чтобы выдержать испытание, которое для любой античной статуи может оказаться роковым: прекраснейшие творения Фидия, Поликлета[120], Скопаса[121], Праксителя[122], Лисиппа[123], скатившись со склона, разлетелись бы вдребезги.

Таким образом, слова, верные и глубокие, относящиеся к одному художественному направлению, оказываются неверными, ложными для другого.

Еще одна характерная деталь моего последнего наброска является очень существенной: фигурка имеет форму консоли – колени представляют рельефно выступающий низ, туловище – вогнутую фигуру, склоненная голова – верхний выступ консоли. Кстати, торс выгнут вперед, образуя дугу, в то время как для античного искусства характерен прогиб назад. Благодаря этому в фигурке в духе Микеланджело возникают подчеркнутые тени под ложечкой и на внутренней стороне колен.

В общем, самый мощный гений современной эпохи создает эпопею тени, тогда как древние скульпторы воспевают свет.

И если теперь попытаться сформулировать духовное значение техники Микеланджело, как это было сделано по отношению к технике греков, то следует констатировать, что в творчестве этого ваятеля находят выражение болезненное погружение в собственный мир, беспокойная энергия, жажда действия без всякой надежды на успех и, наконец, муки существа, истерзанного неосуществимыми стремлениями.

Вам, должно быть, известно, что Рафаэль в какой-то период своей жизни пытался подражать Микеланджело. И тщетно. Ему не дано было постигнуть тайну интенсивного внутреннего горения. Он ведь был воспитан на принципах античности, об этом свидетельствует его божественное трио Граций, выставленное в Шантийи[124], являющееся копией очаровательной античной скульптурной группы из Сиены. Бессознательно он постоянно придерживался принципов своих учителей. Даже те из его персонажей, которым он желал придать мощь, все же сохраняют ритм и грациозную уравновешенность эллинистических шедевров.

Сам я с головой, переполненной образами античного искусства, которые я страстно штудировал в Лувре, стоя в Италии перед творениями Микеланджело, чувствовал себя выбитым из колеи. Они постоянно опровергали истины, казавшиеся мне незыблемыми. «Смотри-ка, – говорил я себе, – откуда взялся этот изгиб торса, зачем приподнято это бедро, а плечо опущено?» Я был совершенно сбит с толку…

Но Микеланджело не мог ошибаться! Следовало понять, в чем дело. Я проник в суть дела, я понял его.

В сущности, Микеланджело вовсе не стоит особняком в искусстве, как это иногда представляют. Его искусство восходит к готической мысли. Принято считать, что Ренессанс ознаменовал воскрешение языческого рационализма, одержав победу над мистицизмом Средневековья. Это верно лишь наполовину. Большинство художников Ренессанса продолжали черпать вдохновение в духе христианства, и среди них Донателло, живописец Гирландайо[125], чьим учеником был Микеланджело, и, наконец, он сам.

Вот их со всей очевидностью можно назвать наследниками миниатюристов XIII – XIV веков. В средневековой скульптуре то и дело мы находим ту форму консоли, к которой я привлек ваше внимание, – сгорбленная грудная клетка, сжатые руки и ноги, эта роза, передающая напряжение. Во всем звучит эта меланхолическая нота: жизнь всего лишь переход, не стоит к ней привязываться.

Я поблагодарил хозяина мастерской за столь ценные сведения.

– Нужно будет как-нибудь в Лувре дополнить их, – сказал Роден. – Не преминьте напомнить мне это обещание.

В этот момент слуга ввел Анатоля Франса[126]. Визит этот был назначен заранее, и скульптор ожидал великого писателя, чтобы продемонстрировать ему свое собрание античных редкостей.

Мысленно я поздравил себя с тем, что имею счастье присутствовать при встрече двух людей, которые являются гордостью французского народа.

Они поспешили навстречу друг другу. Их взаимное почтение и приветливая скромность являлись несомненным свидетельством встречи равных по духу мастеров. Им уже приходилось встречаться у друзей, но впервые в этот день они провели несколько часов вместе.

Стоя рядом, они представляли собой живую антитезу.

Анатоль Франс высок и худощав, с тонкими чертами удлиненного лица, в черных, глубоко сидящих глазах мелькают искорки остроумия. Живые и точные жесты сухощавых ухоженных рук подчеркивают иронию, сквозящую в его репликах.

Роден коренаст, сильные плечи, широкоскулое лицо, глаза нередко мечтательно полузакрыты, а когда они широко раскрываются, видна светлая лазурь зрачков. Густая борода придает ему сходство с микеланджеловским пророком. Он движется медленно, важно. Широкие кисти сильных рук с короткими пальцами отличаются гибкостью.

Один из них – воплощение глубокого остроумного анализа, другой – смелости и страсти.

Скульптор подвел нас к собранным им образцам античного искусства, и наша беседа, естественно, коснулась темы, которую он развивал до прихода писателя.

Греческая надгробная стела вызвала восхищение Анатоля Франса. На ней было изображение сидящей молодой женщины и стоящего рядом мужчины, тот глядел на нее с любовью, сзади к плечам госпожи склонилась служанка.

– Как греки любили жизнь! – воскликнул отец «Таис».

Смотрите, в этом надгробии ничто не напоминает о трауре. Покойная осталась среди живых и, кажется, все еще причастна к их повседневной жизни; она только утратила силы, ей трудно удерживать тело, поэтому она сидит. Этот штрих обычно характерен для изображения мертвых на греческих надгробных стелах: из-за слабости ног им необходимо опереться на посох или стену или же просто сесть.

Есть еще одна повторяющаяся деталь, отличающая их. В то время как собравшиеся вокруг них живые персонажи взирают на них с нежностью, взгляд самих покойных рассеянно блуждает, не останавливаясь ни на ком. Они больше не видят тех, кто видит их. Меж тем они продолжают жить, подобно тому как неизлечимо больные живут среди тех, кому они дороги. И это полуприсутствие, полуудаление является самым трогательным выражением скорби, которую, по мнению древних, вызывает у усопших дневной свет.

Мы пересмотрели множество антиков. Коллекция Родена отличается богатством и прекрасным подбором. Предмет его особой гордости – Геракл[127], чья мощь и стройность вызвали наш восторг. Эта статуя ничуть не напоминает тяжеловесного Геракла Фарнезе. Ее отличает дивная элегантность линий. Это полубог в полном расцвете юности, с необыкновенно изящным торсом и членами.

– Вот он, герой, что загнал медноногую лань! – воскликнул наш гость. – Подвиг, на который не способен грузный атлет Лисиппа. Силе нередко сопутствует грация, а истинная грация исполнена силы: это вдвойне верно и доказательством этому может служить Геракл, который находится перед нами. Как вы видите, сын Алкмены благодаря более гармоничным пропорциям тела предстает еще более сильным.

Анатоль Франс надолго задержался перед прелестным маленьким торсом богини.

– Это одна из бесчисленных стыдливых Афродит, более или менее свободное воспроизведение античной Венеры Книдской[128], шедевра Праксителя. И среди прочих Венера Капитолийская и Венера Медицейская есть, в сущности, варианты той же модели, столько раз копированной.