Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

href="ch2-293.xhtml#id307" class="a">[293] присутствовали Ю. Шапорин, В. Немирович-Данченко, Р. Глиэр, В. Мухина, Н. Асеев и М. Чиаурели. По итогам голосования[294] в разделе литературы установилось следующее соотношение[295].

а) Проза:

б) Поэзия:

К этому моменту Комитет провел 22 секционных и 11 пленарных заседаний. На состоявшемся на следующий день, 26 ноября 1940 года[296], заключительном пленарном заседании (Комитет должен был представить работы с предложением о присуждении премий в Совнарком СССР не позднее 1 декабря 1940 года) Немирович-Данченко предложил, обращаясь к присутствовавшим, «сохранить нашу „коалицию“, „самосохраниться“, не „самораспускаться“», чтобы «раз в месяц <…> собираться и обмениваться всеми нашими впечатлениями за истекший месяц в каждой из областей искусства»[297]. В тот момент ни у одного из присутствовавших, по-видимому, не было уверенности в том, сохранится ли такой экспертный состав Комитета по Сталинским премиям в будущем. На этом же заседании уже вполне недвусмысленно была обозначена культуртрегерская претензия комитетчиков на роль «активной силы для искусства»: «…наша деятельность, — рассуждал Довженко, — может в дальнейшем определяться не только как деятельность авторитетных людей, могущих определить качество произведений и безошибочно выдать им Сталинские премии, но и как деятельность авторитетной группы, которая будет повышать, углублять мастерство художников»[298]. 2 декабря 1940 года Немирович-Данченко лично передал Молотову отчет о работе Комитета, датированный 30 ноября 1940 года (к нему прилагался и отчет о работе литературной секции, подготовленный Толстым), о чем свидетельствует карандашная помета на первой странице машинописи[299].

Свобода дискуссии при осознаваемой всеми членами Комитета изначальной определенности будущих лауреатов выражалась еще и в том, что в сферу экспертной оценки вторгались другие институции. Так, газета «Советское искусство» (орган Комитета по делам искусств при СНК и Всесоюзного профсоюза работников искусств) и «Правда» преждевременно начали публиковать на своих страницах статьи, посвященные обсуждению возможных кандидатов и содержащие весьма конкретные суждения о художественном уровне того или иного произведения. Некоторые эксперты (например, Гольденвейзер) видели в этом попытки «давить на невынесенное мнение Комитета»[300]. На этом этапе работа института Сталинской премии воспринималась общественностью как некое «общее дело», в котором может и должен принять участие каждый «работник» советской культуры. Уверенность в окончательности принимаемых решений и ощущение ответственности за них определили «открытый» характер дискуссии, что попросту не могло остаться без внимания властей предержащих.

«Количество премий — элемент формальный…»: Обретение соцреалистического многообразия

За день до утвержденной даты публикации в центральной печати постановления о присуждении Сталинских премий, 20 декабря 1940 года, Совнарком СССР во главе с В. М. Молотовым неожиданно для всех принял постановление № 2600 «О присуждении Сталинских премий по науке, искусству и литературе»[301], итоговый вариант которого был опубликован в «Правде» почти три недели спустя (12 января 1941 года)[302].

В этом документе содержался ряд принципиальных поправок к постановлению № 400 от 25 марта 1940 года «О порядке присуждения премий имени Сталина»:

— отложено принятие решений по Сталинским премиям в различных областях науки и искусства;

— изменен исходный критерий, связанный с временным промежутком создания произведений: премия могла быть присуждена за работы не только 1940 года, но и «за работы последних шесть лет, начиная с 1935 года» (позднее эта формулировка будет изменена; ср. в «Правде»: «…за работы последних 6–7 лет»);

— свои предложения Комитет должен был представить на утверждение в Совнарком СССР до 5 января 1941 года (позднее срок будет сдвинут на 10 дней; ср. в «Правде»: «…к 15 января 1941 года»);

— главное изменение касалось количества премий за выдающиеся работы в области науки и искусства: по три премии первой степени и пять премий второй степени выделялось для музыки, живописи, скульптуры, архитектуры, театрального искусства и кинематографии и еще по три премии первой степени[303] для каждой из областей литературы (проза, поэзия, драматургия и литературная критика).

Из этого постановления следовало, что Комитету необходимо экстренно возобновить работу, так как до дня представления документов в Совнарком оставалось около двух недель. И уже 24 декабря 1940 года[304] в 14:00 в новом репетиционном помещении МХАТа состоялось очередное пленарное заседание, открывшееся чтением В. Я. Виленкиным текста постановления Совнаркома № 2600 от 20 декабря 1940 года в его первоначальной редакции. Баллотировку следовало окончить к 3 января 1941 года, чтобы 4 января подготовить всю необходимую документацию для представления в Совнарком. Характер работы Комитета в этот период определялся довольно жесткими временными рамками: из‐за спешки было решено не обращаться к общественным организациям за выдвижением новых кандидатур на премии, но уведомить их (только всесоюзные отделения)[305]. Также было принято решение, что отвергнутые ранее произведения 1940 года вновь могут быть рассмотрены в качестве претендующих на премию. Тогда же А. Фадеев коснулся вопроса о возможности посмертного присуждения наград, что еще раз утвердило примат книги над индивидуально-авторским началом:

У меня такой вопрос. За эти шесть лет были великолепные произведения авторов, которые умерли. Например, Макаренко написал историческую прямо сказать вещь «Педагогическая поэма» (1933–1935; отдельным изданием текст вышел в 1937 году (М.: Художественная литература) со значительной редакторской правкой и цензурными купюрами жены писателя[306]. — Д. Ц.), которая является общепризнанной вещью для педагогов, для художников. Малышкин написал «Люди из захолустья» (1937–1938. — Д. Ц.). Ведь они не виноваты, что они умерли, а вещи все-таки остались жить[307].

Ил. 6–7. Проект постановления СНК СССР «Об изменениях порядка присуждения Сталинских премий по науке, изобретениям, литературе и искусству», 20 декабря 1940 г. // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 1. Л. 26–27.

Инициативу премировать тексты умерших авторов Комитет поддержал: М. Храпченко определил, что получать выплату в таком случае должны наследники, следом А. Гурвич отметил: «Если эти произведения будут лучшие, то они будут двигать искусство вперед. Я считаю, что они должны получать премию»[308]. Забегая вперед, отметим, что ни Макаренко, ни Малышкин премию посмертно не получат, однако в дальнейшем эта практика будет реализована (посмертно премии получат С. Нерис, А. Толстой, В. Я. Шишков). Это обстоятельство, наряду с некоторыми другими, позволяет не только судить об ориентации Комитета непосредственно на текст, но и делать выводы относительно специфики культурной ситуации позднего сталинизма. Решением этих общих вопросов пленум завершился, далее работа проходила в формате секционных заседаний, которые не стенографировались.

29 декабря 1940 года [309] состоялось следующее заседание, на котором, помимо внесения ясности в вопрос о присуждении премии за произведения уже умерших авторов (Совнарком