Двенадцать замечаний в тетрадке - Каталин Надь

был длинный-предлинный, худой-прехудой молодой человек с редкими усиками. На нем ладно сидел незнакомый мне коричневый мундир, такой формы я еще не видела. Едва поздоровавшись и познакомившись, он уставился на Кати и уже не сводил с нее глаз. Послушно ел все, что придвинула к нему тетя Аннушка, а сам таращил глаза на Кати. Кати действительно прелесть. По-моему, она самая красивая девочка в школе, особенно из-за косы. Волосы у нее белокурые, и она заплетает их в толстенную косу, как ни уговаривают ее девочки сделать более модную прическу. Даже узлом их не свертывает. Вот бы получилась прическа с таким-то морем волос! Но Кати верна своей роскошной косе, а мы рядом с ней выглядим голошеими птенцами.

Кати привыкла, что на нее смотрят. Заметила и взгляд Михая (как оказалось, брата Пирошки звали Михаем). Я видела: Кати знает, что понравилась, потому и пересела под торшер. Теперь свет падал ей прямо на волосы, и она выглядела, будто мадонна какая. Кати того и добивалась. Михай так засмотрелся, что даже взбитые сливки стал есть ножом и вилкой. Кати наконец удостоила его проникновенным взглядом.

— Вы, верно, пожарник? — спросила она мечтательным тоном.

— Я лесник, — ответил бедный парень в полнейшем смущении.

— В лесу красиво, не правда ли? — спросила Кати, но на этот раз ободряюще, так что у Михая сразу будто выросли крылья: он почувствовал себя свободно, все его смущение как рукой сняло. До самого нашего ухода он без конца рассказывал Кати о лесе.

Андриш вдруг увлекся нанизыванием бисера. Сразу превратился в самого усердного ученика тети Аннушки, быстрее всех изготовил два цветка и громко рассказывал, как обрадуется подарку мама. Я знала, что он даже не покажет цветы дома, его мама все равно их выкинула бы, да еще назвала бы «базарной безвкусицей» или чем-нибудь в этом роде. Но, кроме меня, никто этого не знал, и Андриш мог хвастать и радоваться в свое удовольствие. Потом он помогал убирать со стола, а когда тетя Аннушка перемыла чашки, пожелал во что бы то ни стало их вытирать. Надел фартук, повязал голову моим шарфом. Все это он вытворял из-за Кати, да только невзначай вскружил голову Пирошке. Она смотрела на него ласково и в то же время гордо, совсем как тогда, перед школой, под градом снежков. Придется мне, видно, отчитать его.

— Знаешь что, ты Пирошке голову не кружи! — сказала я Андришу по дороге домой.

Он шел, подкидывая носком ботинка снег. Кати провожал домой пожарник, то есть лесник; правда, ей было по дороге с Дёзё, но какое это имеет значение?

— А если б и так?

— Не зли меня, не то получишь пару затрещин.

— А если верну их тебе?

— Мужчина не может ударить женщину.

— В нашем классе, пора бы знать, все равны — совместное обучение!

— К сожалению.

— Да уж, к сожалению. Я совершенно разочаровался в девчонках. Знаешь, еще в пятом классе мы, мальчишки, учились совсем одни. И я тогда был уверен, что девочки все тихие, ласковые, утонченные.

— Про такую вы же сказали бы «рохля».

— Чепуха. Все зависит от степени. Но никогда бы я не поверил, что девчонки такие грубые, задиристые, просто невыносимые! А в следующую минуту, и притом ни с того ни с сего, — просто ангелочки, ласковые да скромные… Только это все обман. Я, например, ни на ком не женился бы из нашего класса.

— А я, например, и не собираюсь за тебя замуж.

— Знаю. Потому-то мы и ладим друг с другом. Я уж думал: как жаль, что не ты мне сестра, а Жужка. Была бы у меня относительно нормальная сестра, а у тебя — брат, будущий чемпион мира. Вот я скажу отцу, чтобы он тебя удочерил. Да! Ведь тогда у тебя еще и папа будет!

— Спасибо! Как-нибудь обойдусь. Привыкла.

Он растерялся. Перестал подбрасывать снег ногой, потянул носом, попробовал посвистеть немного, потом сказал решительно:

— Не сердись. Я не хотел тебя обидеть. Я дурак.

— Знаю.

Мы еще поговорили немного у ворот, среди помойных ведер, — это стало нашим излюбленным местом. К себе позвать Андриша я не могла — Тантика опять бы его выставила. К нам вообще никогда никто не приходит, и взрослые тоже. Однажды, сидя на кухне, я слышала, как мама говорила теткам, что мне необходима дружба, и спрашивала, почему нельзя приходить к нам моим товарищам. Тантика в спор вступать не стала, но сказала что-то очень заковыристое, я поняла только, что от подобных товарищей ничему, кроме дурного, не научусь. Тетя Баби со всем соглашалась, как всегда, и без конца повторяла: «Ах, нам так хорошо вчетвером, не нужно сюда никого чужого… Ах, с чужими так хлопотно!..»

Честно говоря, я завидовала Пирошке, Дёзё и многим-многим моим одноклассникам, к которым спокойно могли приходить ребята. По-моему, для человека, помимо всего прочего, дом становится домом, когда он может позвать к себе своих друзей, если есть у них какое-то общее дело. И даже если нет дела и вообще никакого повода нет, все равно чтоб они могли прийти к нему — просто потому, что им хорошо вместе, вот и все.

Но не думай, из-за этого я нос не вешала. Нам было хорошо и вот так, среди мусорных ведер. Мы вообще очень крепко подружились — Андриш, Кати, Дёзё и я. А тут еще Пирошка прибавилась. У нас и весь-то класс ребята что надо, а наше звено в особенности. Мы себя звеном «Гармоника» называли. У троих ребят есть гармоники, вот они и составили маленький ансамбль. Соберемся вместе, и они играют. Конечно, до мировой славы им еще далеко, но нам их игра нравилась. Мы собирались просить Тутанхамона разрешить нам организовать танцевальный кружок. Только в своем классе, конечно, и чтоб мы сами были и учителя, и ученики, и оркестр.

Но лучше всего мы чувствовали себя вот так, впятером: в звене «Гармоника» мы были «группой губной гармошки». Встречалась наша пятерка каждый день, чаще всего в «мотеле». Друг без друга уже места себе не находили, так что даже воскресенья разлюбили — даром что учиться в воскресенье не надо!