Город спит, просыпается магия - Коллектив авторов

конечно же, сказали бы – и были правы – что им жаль тратить время на такие ежедневные прогулки. Но не для Акселя. Он против прогулок ничего не имел, и времени ему было не жалко. Если бы только не жара…

Аксель с тоской вспомнил работу на фабрике роялей. Платили там неплохо и относились, в общем-то, тоже сравнительно по-человечески, если только можно так сказать. Таких, как он, частенько нанимали в лакокрасочные цеха – можно было изрядно сэкономить на системе вентиляции. Зачем вентилировать воздух для тех, кто вообще не дышит? Увы, весной на фабрике сменилось руководство, которое немедленно принялось наводить новые порядки. Вместо обещанной комнаты в спецобщежитии Акселю указали на дверь.

Подошёл автобус, и пассажиры бросились на штурм. Замельтешили локти, кого-то пихнули, кому-то наступили на ногу, кто-то заверещал истерично-высокой матерщиной. В итоге в автобус влезли не все, часть штурмовавших осталась на остановке, отчаянно ругая городские власти и автобусный парк. В последнее время транспорт в городе ходил через пятую точку, и такие сцены повторялись с завидной регулярностью. Что самое удивительное – винили в этом почему-то таких, как Аксель, хотя очень редко кто из его собратьев по несчастью рисковал пользоваться общественным транспортом.

Аксель хотел ещё раз потрогать лицо, но на этот раз по забывчивости поднес к лицу правую руку, и полностью утратившие чувствительность пальцы едва не проткнули щёку. Чёрт! Аксель быстро отвернулся, надеясь, что занятые перепалкой люди ничего не заметят. Так и вышло – утомлённые долгим ожиданием и схваткой за места в автобусе люди продолжали вяло переругиваться, не обращая внимания на одинокую скособоченную фигуру, вжавшуюся в куцый обрывок тени в нескольких метрах от жестяного гриба автобусной остановки.

Аксель украдкой достал из кармана штанов маленькое зеркальце и посмотрелся в него, оценивая нанесённый ущерб. Мда, проткнуть не проткнул, но повредил изрядно. Псевдоплоть растянулась, обвисла неестественной складкой, словно брыли у шарпея. К тому же на кожзаменителе у крыльев носа появились маленькие трещинки – явный признак того, что он вот-вот лопнет и сползёт вниз, обнажая то неприглядное, что призван был скрывать. Стало ясно, что в таком виде в тесный душный автобус соваться нельзя – сомнут, затопчут, сорвут всё, что можно сорвать…

Аксель с тоской посмотрел вдоль улицы. Ладно, часть пути можно пройти через парк – там тень от деревьев. Прохладно, народу немного, да и в глаза медленно бредущая фигура бросаться не будет – прогуливается кто-то по парку, обычное дело. Но потом придётся почти километр идти по открытой местности – до самого старого порта. От ворот до полузатопленного парома, где жил Аксель и его соплеменники, шёл деревянный навес, сооружённый усилиями общины. Навес регулярно поджигали агрессивно настроенные жители припортового района, и так же регулярно восстанавливали.

Но до навеса ещё надо дойти. Автобусная остановка прямо напротив ворот, но в автобус Акселю нельзя.

Аксель повернулся и, стараясь держаться в безнадёжно усыхающей тени, заковылял вдоль забора к входу в парк.

* * *

Для Танечки сегодня был настоящий день открытий. Точнее, одного, но большого и очень важного открытия – сегодня она точно выяснила, что из сухого рассыпчатого песка хороший «куличик» не вылепить. Для качественных «куличиков» надо отгрести в сторону верхний тёплый песок и зачерпнуть формочкой влажный, прохладный и тёмный из глубины, а потом, чтобы они не рассыпались через минуту, выложить их не на самый солнцепёк, а на тот бортик песочницы, что укрыт тенью большого каштана, частично нависавшего над детской площадкой. Это было так здорово и интересно, что производство «куличиков» вышло у неё почти на конвейерный уровень, и только неожиданно упавший рядом с ней кусок чего-то непонятного отвлёк её от сосредоточенной выпечки.

Танечка задумчиво протянуло ручку к упавшему предмету, более всего напоминавшему кусок от любимой маминой кожаной сумки, только другого цвета. Мамина была белая, а эта – розовая, словно Танечкина же ладошка. Тут на Танечку упала чья-то тень, и девочка подняла взгляд.

– Мама, мама!

Молодая светловолосая женщина, в лице которой отчётливо угадывались те же черты, что и у четырёхлетней Танечки, оторвалась от книжки и посмотрела на бегущую к ней девочку.

– Что, солнце мое? Наигралась?

Танечка подбежала к ней и забралась на скамейку рядом с мамой.

– Мама, секрет!

Женщина улыбнулась и нагнула голову к дочери.

– Ну, давай, рассказывай, только тихо!

Девочка обхватила мамину голову обеими руками, притянула к себе и прошептала прямо в ухо:

– Мама, там один дядя лицо потерял! Совсем! – Она радостно рассмеялась и побежала обратно к песочнице, от которой немного шаркающим шагом удалялась по тенистой аллее тощая фигура.

Женщина покачала головой, улыбаясь. Вчера они с мужем обсуждали особенности японского этикета. Кто бы мог подумать, что у девочки такая прекрасная память на слова! Пора, пожалуй, всерьёз заняться чтением.

Аксель стоял у ограды парка, прячась за бетонной тумбой для объявлений, и в отчаянии смотрел на порт. Для того, чтобы попасть домой, ему надо было спуститься по склону холма, пройти вдоль портовой ограды, и только тогда он доберётся до относительной безопасности портовой территории. И всё это по открытой местности, мимо оживлённой проезжей части, по дорожке, где ездят велосипедисты, бегают физкультурники и гуляют мамы с детьми.

Он вспомнил, как встретился глазами с девочкой, когда нагнулся за всё-таки оторвавшимся куском искусственной псевдоплоти, прикрывавшей его лицо. Милый, невинный ребёнок. Он ожидал, что девочка закричит, испугается, но она ещё не знала, что такое смерть, что такое распад и гниение, и потому вид истлевшей плоти, сквозь прорехи которой местами проглядывали зубы и кости черепа, привёл её не в ужас, а в восторг и удивление. У странного дяди лицо оторвалось!

Почему, ну почему смерть отобрала у него не всё? Он лишён дыхания, лишён голоса, лишён тепла и крови, но всё ещё движется, ему всё ещё надо питаться, чтобы задержать распад. Никаких мозгов из ужастиков – обычная еда. Конечно, в магазин бы его не пустили, не говоря уже о кафе – охранников и продавцов никакой псевдоплотью не проведёшь, даже самой дорогой. Но за едой иногда ходили люди-волонтёры – те, кто ещё заходили изредка в гетто на старом пароме.

Но самое страшное было то, что Аксель, как и все его соплеменники, сохранил и разум, и память, и эмоции. Многие, конечно, не вынесли. Про живого мертвеца нельзя сказать «покончил с собой» – скорее «самоуничтожился». Но Аксель остался существовать. Потому что на пароме были и дети. Их надо было кормить…

Формально запрета на наём живых мертвецов не было.