Гончаров без глянца - Павел Фокин

«Вот принял на свои плечи чужую семью, увеличились расходы, приходится стеснять себя; теперь рубль представляет для меня эпоху». Это, конечно, обычное брюзжание старика, ибо детей он любил, и сильно.

Михаил Матвеевич Стасюлевич:

В запечатанном письмо, найденном в его столе, на наше имя, от 9 октября 1886 года он дает, между прочим, разъяснение всем своим посмертным распоряжениям; понимая, какую он мог оказать плохую услугу «тройке детей» — его собственное выражение, — дав им солидное среднее образование и не позаботившись в то же время о том, чтобы «поддержать их на первых шагах жизни», Иван Александрович Гончаров оставил им свое денежное имущество и движимость, кроме кабинета «с запертыми в нем помещениями», относительно чего он сделал особое распоряжение; в этих помещениях, как он говорит в письме, нет ничего ценного в имущественном смысле.

Гастроном

Александр Николаевич Гончаров:

Тетушка (Анна Александровна Музалевская, сестра Гончарова. — Сост.) сделала все, чтобы угодить своему знаменитому «братцу», известному писателю, притом такому, который и с министрами знаком, и у Великих Князей бывает. <…>

Иван Александрович приехал (летом 1862-го, в Симбирск. — Сост.) и остался всем доволен. <…>

Но жирные стерляди, бекасы, дупеля, соусы из уток и кулебяки из осетрины с визигой оказали свое действие на Гончарова, привыкшего к умеренным обедам в Hotel de France и к легким обедам крупных петербургских чиновников: он стал прихварывать, делался капризным и начал скучать по Павловску и Царскому Селу. <…>

«Что это, — говорил он Анне Александровне, — у тебя за повар? Ведь какой-нибудь Собакевич или Петух может a la longue[9] безнаказанно сносить такие обеды; а я человек кабинетный, скромный петербургский чиновник, не симбирский житель, не могу ежедневно переваривать эту волжскую благодать». Музалевская, соображаясь со вкусами знаменитости, изменила menu обедов и завела «французскую кухню»: появились бульон, «пожарские котлеты», соусы из раковых шеек и т. п. Поесть вкусно и с толком Гончаров умел, но он не признавал за поваром Анны Александровны французского искусства <…>.

«Вот в Париже, — говаривал он после сытного обеда, — в Hotel de Nice, меня кормили точно французской кухней: и вкусно, и сытно, и легко; морская рыба имеет свой привкус и особый, не вредный, жир, и пулярки превосходны; о пирожном я и не говорю: его можно есть только в Париже; а эти изумительные vol-au-vent garni[10]! Это кушанье заказывали для меня у Palissier… У наших поваров нет вкуса, нет изящества, нет школы и таких кулинарных преданий».

Михаил Викторович Кирмалов:

Раз он пришел к нам тотчас после нашего обеда и, торопясь куда-то, наскоро у нас закусывал. Мать неуверенно предложила ему к жаркому кислой капусты, прибавив, что после обедов в Hotel de France он, вероятно, не захочет есть такое кушанье. «Отчего же? Капуста — это букет обеда», — ответил Иван Александрович и с аппетитом покушал капусты.

Александр Николаевич Гончаров:

Иногда он завтракал дома в одиннадцать часов, причем почти весь завтрак состоял из двух яиц и сыра. Однажды, помню, он приказал подать после завтрака вчерашние фрукты, виноград и апельсина три-четыре.

Серафима Васильевна Павлова:

Одна из молоденьких слушательниц, очень наивная девочка, спросила его:

— Почему вы в «Обломове» так часто упоминаете о кардамоне?

Он засмеялся:

— Да потому, дорогая, что я сам очень люблю кардамон.

Александр Николаевич Гончаров:

Как-то раз он пригласил меня обедать в Hotel de France. Нам подали полбутылки красного вина стоимостью в 2 р. 50 к. На его вопрос, как я нахожу вино, я ответил, что не нахожу ничего особенного: вино, как вино, кажется, недурное. Достаточно было этих слов, чтобы выслушать от Гончарова бесконечное нравоучение: «Я не понимаю, Александр Николаевич, как вы не можете отличить прекрасного, тонкого, выдержанного вина от бурды, которую пьют в разных кабаках петербургские чиновники. Ведь если бы вы были бурлак, неуч, а то вы и по-французски хорошо говорите, даже немецкую литературу знаете, бываете в порядочном обществе, а говорите, будто из Симбирска никогда не выезжали. Я, право, не могу вас понять. Вино это тонкое, и хозяин гостиницы подает его далеко не всякому. Мало того, что в Бога не верить да знать, что человек произошел от обезьяны, а надо быть благовоспитанным человеком, т. е. уметь себя держать и знать толк в вине и в хороших сигарах».

Дмитрий Николаевич Цертелев:

Надо сказать, что сам Гончаров не только водки, но решительно никакого вина не пил и за обедом только изредка разрешал себе рюмочку ликера.

Жилье

Иван Александрович Гончаров. Из письма Евг. П. и И. А. Майковым. Петербург, 20 ноября (2 декабря) 1852 года:

Вы помните, я никогда не заботился о своей квартире, как убрать ее заботливо для постоянного житья-бытья; она всегда была противна мне, как номер трактира, я бежал греться у чужой печки и самовара (высоким словом — у чужого очага), преимущественно у вашего.

Александр Николаевич Гончаров:

Последние тридцать лет Иван Александрович жил на Моховой, в доме Устинова. За квартиру он платил чуть ли не 25–30 руб. в месяц, хотя она стоила не менее 100 руб. Он говорил, что М. М. Устинов не желал брать с него более того, что назначил его отец.

Михаил Викторович Кирмалов:

Помню хорошо расположение комнат в его квартире (старой, до переделки. — Кирмалов, нач. 1870-х. — Сост.) в доме Устинова на Моховой. Комнаты небольшие. В кабинете перед столом у окна стояла высокая подставка деревянная, вроде складного стула с натянутой сверху материей, на которой постоянно лежала книга: большого формата издание басен Крылова, причем иллюстрации к басням были не в звериных, а в человеческих лицах.

Гавриил Никитич Потанин:

Квартира Гончарова отчасти была знакома мне прежде, но в ней прибавилось много нового. Новый письменный стол на толстых медвежьих ногах и свежая медвежья шкура под столом; вольтеровское кресло, обитое зеленым бархатом; на столе богатая чернильница с крышкой, ручки перьевые слоновые, золотые, эмалевые и бисерные — подарки барынь, и прелестный, акварельный портрет Варвары Лукинишны, прежней, красивой, молодой, в бархатной рамке. На правой стене большой портрет красивой женщины, писаный масляными красками, в богатой золотой раме — племянник (Гончарова, Виктор Кирмалов. — Сост.) пояснил, что портрет этот подарен стариком Майковым (академиком живописи. — Сост.) за детей, которых учил Гончаров; на левой стене прекрасные гравюры: типография Гуттенберга, наша старая славянская печатня и друкарня, а на задней — много этажерок загроможденных японскими вазами, китайским фарфором, уродливыми китайскими куклами, шкатулками и ящиками слоновой кости, изящной филигранной работы — все это из путешествия по Востоку.