Грозовой перевал - Бронте Эмили Джейн

Он продолжал свою работу и даже головы не повернул в мою сторону.

– Давай, Хитклиф, не упрямься, – сделала я еще одну попытку, – каждому из вас я пеку по маленькому пирожку, и они почти готовы. А тебя надо одевать еще добрых полчаса.

Я подождала пять минут, но, не получив ответа, ушла. Кэтрин поужинала с братом и его женой, а мы с Джозефом ели отдельно, и трапеза эта была совсем не веселой, ведь с одной стороны неслись упреки и ворчание, а с другой – колкости. Пирожок и сыр Хитклифа остались на столе на всю ночь – как говорится, «пошли на корм эльфам»[15]. Хитклиф умудрился затянуть работу в конюшне до девяти вечера, а потом прямиком отправился, молчаливый и мрачный, в свою каморку. Кэти засиделась допоздна, отдавая тысячу распоряжений по подготовке к встрече гостей – своих новых друзей, и только один раз забежала на кухню, чтобы перекинуться словечком со старым другом, но Хитклифа не было. Кэти спросила только, что с ним, и тут же поспешила обратно по своим делам. Утром Хитклиф встал рано и, поскольку был праздник, отправился срывать свою злость на вересковые пустоши и не возвращался до тех пор, пока семья не отбыла в церковь. Казалось, пост и размышления подействовали на него благотворно. Он некоторое время вертелся вокруг меня, а потом собрался с духом и выпалил: «Нелли, приведи меня в порядок! Я хочу быть хорошим мальчиком!»

– Давно бы так, Хитклиф, – обрадовалась я, – ты действительно сильно расстроил Кэти. Скажу тебе по правде, она даже жалеет, что вернулась домой. Сдается мне, что ты ей завидуешь, потому что с ней носятся, а тобой пренебрегают.

Зависть к Кэтрин явно была для Хитклифа чувством непостижимым, однако обвинения в том, что он ее огорчил, его очень задели.

– Она сама сказала, что я ее расстроил? – спросил он с самым серьезным видом.

– Она заплакала, когда я сказала ей, что утром ты опять исчез.

– Я тоже плакал ночью, – заметил он, – и у меня было больше оснований для слез, чем у нее.

– Ну конечно, у тебя были все основания отправиться спать на пустой желудок, но с сердцем, полным гордыни, – отвечала я. – Гордецы сами вскармливают свои же печали. А теперь послушай меня внимательно: если тебе стыдно за свою обидчивость, ты должен попросить прощения у Кэти сразу же, когда она вернется домой. Просто поднимись, попроси позволения поцеловать ее и скажи… Впрочем, ты сам лучше знаешь, что сказать. Главное, чтобы слова твои шли от сердца и не звучали так, как будто бы новый наряд превратил мисс Кэти в незнакомку. А теперь, хотя мне обед надо готовить, я найду время и сделаю из тебя такого пригожего парня, что Эдгар Линтон покажется рядом с тобой надутым болванчиком! Ты моложе, но, бьюсь об заклад, выше ростом и чуть ли не вдвое шире в плечах. Да ты его одним пальцем с ног свалишь и сам об этом знаешь!

Хитклиф на мгновение расцвел, но тут же опять нахмурился.

– Ах, Нелли, Нелли, – отвечал он, – да если я его даже раз двадцать свалю в драке, он не станет хуже на лицо, а я не превращусь в записного красавчика. Почему у меня нет светлых локонов и томной бледности, почему я одет бедно, лишен хороших манер и у меня нет шанса в один прекрасный день разбогатеть?

– Ты что, и вправду хочешь быть таким, как он, – насмешливо добавила я, – и звать мамочку по любому поводу, и дрожать от страха, когда деревенский мальчишка грозит тебе кулаком, и сидеть целый день в четырех стенах, если на улице дождик? Где твоя храбрость, Хитклиф? Ну-ка подойди к зеркалу, и я покажу тебе, что тебе действительно нужно изменить в лице. Видишь две глубокие вертикальные борозды на лбу? Видишь эти брови, которые, вместо того чтобы изгибаться дугой, горестно сталкиваются на переносице? Видишь этих черных чертят, которые так глубоко сокрылись в глубине твоих глаз, что никогда не растворяют ставни, а только смотрят в щели, как дьяволовы соглядатаи? Научись разглаживать гневные морщины, смело подними веки и замени чертенят на доверчивых и невинных ангелов, которые смотрят на мир без подозрения и сомнения и видят в людях скорее друзей, нежели врагов. Не смотри, как кусачая шавка, которая получает пинки по заслугам, но ненавидит весь мир и пуще всего того, кто ей эти пинки дает.

– Получается, что мне нужен гладкий лоб Эдгара Линтона и его огромные голубые глаза? – спросил Хитклиф. – Но сколько бы я ни желал этого, их у меня не будет.

– Доброе сердце – залог прекрасного лица, мой мальчик, даже если оно черно, как у негра. А злой нрав даже писаного красавца сделает хуже чем просто безобразным. А теперь, когда мы помылись, причесались и прекратили дуться, скажи-ка мне, разве ты не считаешь себя красивым? Я так точно считаю. Ты похож на переодетого принца. Может быть, отец твой был китайским императором, а мать – повелительницей Индии? И любой из них мог купить Грозовой Перевал с усадьбой «Скворцы» в придачу на свой недельный доход? Может быть, тебя похитили пираты и привезли в Англию? Я бы на твоем месте уж точно приписала бы себе благородное происхождение. Одна мысль об этом может придать столько отваги и достоинства, что можно без потерь пережить притеснения ничтожного и грубого фермера!

Вот так я болтала без остановки, и в ответ на мои слова Хитклиф постепенно перестал хмуриться. Он уже выглядел вполне прилично, когда наш разговор прервал грохот экипажа, движущегося по дороге и въезжающего во двор. Хитклиф бросился к окну, а я – к двери, и как раз вовремя, чтобы увидеть обоих молодых Линтонов, которые вылезали из семейной кареты, закутанные с головы до ног в плащи и меха. Эрншо спешились – они зимой часто ездили в церковь верхом. Кэтрин взяла за руку каждого из гостей, ввела их в дом и усадила у огня, от которого на их бледных личиках сразу же проступил румянец.

Я велела Хитклифу поторапливаться и возможно скорее высказать гостям свое почтение, а он охотно подчинился. И надо же было такому случиться, чтобы именно в тот момент, когда он потянул на себя кухонную дверь, чтобы выйти в залу, с другой ее стороны очутился Хиндли, который и сам хотел эту дверь отворить. Они столкнулись, и хозяин, обозлившись из-за того, что мальчик выглядит чистым и нарядным, или же желая в точности выполнить свое обещание миссис Линтон, отбросил его резким тычком и гневно приказал Джозефу:

– Держи парня подальше от наших комнат! Пусть сидит на чердаке до конца обеда. Неровен час, он начнет совать пальцы в торт или стащит все фрукты, если оставить его одного на минуту.

– Да что вы такое говорите, сэр, – не выдержала я, – ничегошеньки он не тронет! И в конце концов, должен же он получить свою долю праздничных кушаний.

– Он получит от меня хорошую трепку, если только посмеет высунуть нос с чердака до темноты! – заорал Хиндли. – Пошел вон, бродяга! И ты еще посмел распустить перья? Погоди, вот доберусь до твоих напомаженных локонов, и посмотрим, не станут ли они после этого чуточку длиннее!

– Да у него и так волосы длинные, – заметил Эдгар Линтон, заглядывая в кухню. – Как только у него голова от них не болит? Они у него свисают прямо на глаза, как лошадиная грива.

Молодой Линтон говорил без всякого заднего умысла, но дикая натура Хитклифа не смогла выдержать даже намека на насмешку из уст того, кого он уже тогда ненавидел как соперника. Он схватил соусник с горячей яблочной подливой (первое, что попалось ему под руку) и выплеснул все его содержимое в лицо и на грудь говорившему. Эдгар разразился жалобным плачем, на который прибежали Изабелла и Кэтрин. Мистер Эрншо сразу же схватил нападавшего и утащил его в свою комнату, где, без сомнения, не церемонился в средствах, чтобы укротить строптивца, потому что вернулся он, покраснев и тяжело дыша. Я принялась салфеткой не слишком деликатно оттирать Эдгару нос и рот, приговаривая, что он получил по заслугам за то, что вмешался не в свое дело. Изабелла заревела и начала проситься домой, Кэтрин стояла смущенная и только краснела за всех.

– Вы не должны были говорить с ним, – вдруг напустилась Кэтрин на Эдгара Линтона, – он и так уже был в дурном настроении. А теперь вы испортили себе пребывание здесь, а Хитклифа высекут. Ненавижу, когда его секут! Теперь не смогу съесть ни крошки за обедом. И зачем только вы заговорили с ним, Эдгар?