Новая жизнь 8 (СИ) - Хонихоев Виталий

— Прошу — говорит мой сопровождающий и делает жест рукой — мол, проходи уже. Я выхожу. Он — за мной. Странно, обычно он впереди держался, чтобы показывать путь, а тут…

— Сюда, пожалуйста. — снова показывает рукой он. Здесь в длинном коридоре — всего три двери. Мне указано на правую. Я прохожу к ней. На двери табличка с надписью «ПРИЕМНАЯ», чуть ниже, иероглифы поменьше извещают о том, что это приемная Тамаки Горо, руководителя отдела по связям с общественностью филиала главного полицейского управления в Сейтеки. Проникаюсь важностью момента… впрочем вру. К этому моменту я уже слишком устал от общения с госпожой следователем и утренними событиями, чтобы проникаться. Просто толкаю дверь и вхожу. Большой и светлый кабинет… нет именно приемная, тут стоят несколько кресел для ожидания, большой стол, уставленный растениями в горшках с широкими зелеными листьями. За листьями — виднеется девушка в белой блузке, которая яростно набирает что-то на клавиатуре. Она мельком оглядывает меня и отрывается от своего занятия. Отодвигается от стола (кресло на колесиках, с высокой спинкой, кожаное, дорогое) и встает. Кланяется. С ее шеи свисает вниз бейджик с фамилией, фотографией и должностью.

— Тамаки-сенсей ждет вас — говорит она: — проходите, пожалуйста, Такахаси-кун.

— Спасибо — отвечаю я, она тем временем — делает два быстрых, легких шага и открывает дверь передо мной. Вздыхаю. Аве Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя. Сейчас у меня будет нелегкий разговор с отцом моей одноклассницы, которую я голой видел. Конечно, никакого разврата с Натсуми-тян у меня не было, но не сказать, что благодаря моим усилиям по сохранению ее девственности. Я бы как раз наоборот — приложил усилия в обратном направлении, хорошо, что Натсуми у нас такая высокоморальная… то есть плохо, конечно, но в данном конкретном случае — хорошо. С другой стороны ее отец ни черта мне не поверит, особенно если учесть, что в момент его прибытия у нас в цеху на кресле голая Бьянка сидела, а этой неуемной Юрико именно в этот момент вздумалось «потрогать» ее за грудь. С другой стороны, хорошо, что ночью ее папа не ворвался, в момент «наказания» Бьянки… там и Шизука участие принимала и даже Киоко… правда на правах «стой тут и ничего не трогай», но все же… надо все-таки ворота починить и ров вокруг вырыть и крокодилов пустить. А что? Вот в тот раз покупала же себе Бьянка крокодила, слышал я такое.

Я вхожу в кабинет. Кабинет огромный, окна во всю стену, но не это притягивает мой взгляд, не большие панорамные окна или какая-то картина на стене, не шкафы, набитые книгами, не большой глобус на столе. Нет. Мой взгляд притягивает к себе сидящий за этим столом мужчина. Горо Тамаки. Человек, которому Натсуми-тян сказала «ну, папа!» с четко улавливаемой интонацией избалованной дочурки.

Человек, который — большая шишка в ГПУ, у которого достаточно полномочий даже в Токио — сама следователь из столицы назвала его «сенпай». Но в первую очередь этот человек — отец своей дочери… его умирающей дочурки. А кто я такой? Если на его взгляд я тот, кто отравляет последние годы жизни его дочери… то все может кончится весьма печально. Интересно, он меня прямо тут грохнет или в лес вывезет? Нет, что за чушь в голове лезет, если бы я был на его месте — что бы я сделал? Я бы подождал. Сегодня — поговорил бы, прощупал почву… и подождал. А потом несчастный случай… вот шел человек по улице, никого не трогал, а вдруг решил ножичек из кармана вынуть, лезвие проверить. И упал. Поскользнулся наверное… да так неловко, что прямо на ножичек… и откачать то некому. И главное — раз десять подряд, живого места на себе не оставил, какое жестокое самоубийство… так что все хорошо. Никто не собирается тебя тут убивать… пока. Может быть потом, но пока — просто поговорим. Хотя… наверное это страшнее.

— Здравствуйте, Тамаки-сан. — говорю я, кланяясь: — вы просили зайти к вам.

—… проходи… — говорит мужчина за столом, не поднимая на меня глаз. Я прохожу. Дверь за мной закрывается, и я слышу сухой, металлический щелчок замка. Все. Теперь мы наедине. Поневоле сглатываю слюну. Стою прямо, как школьник на линейке. Мужчина играет желваками на скулах и откидывается в кресле. Смотрит на меня. Наступает такая тишина, что кажется — урони сейчас на пол канцелярскую скрепку и будет слышно. Тик-так. Тик-так. Я слышу, как работают часы на стене. Мне неудобно, хотя ничего плохого я не сделал. Натсуми — самодостаточная и яркая, в состоянии постоять за себя и на все имеет свое мнение. Так что ни о каком «плохом влиянии» на нее и речи не идет, она сама на кого хочешь повлияет. Тем не менее давление «яки», желания убивать, на квадратный метр площади в этом конкретном помещении сейчас выше, чем во всем здании… а может городе. Или стране. Желание убивать молокососов, которые не знают своего места и смеют лапать его дочь — можно нарезать кубиками и паковать в картонные коробки, чтобы поставлять в войска специального назначения… что они там на завтрак едят, пусть принимают с утра и на ночь. Будут самые безжалостные сукины дети на свете, да.

— Я хочу чтобы ты понял меня правильно, Такахаси-кун… — наконец прерывает молчание Тамаки Горо-сан и его слова тяжелыми глыбами прижимают меня к полу: — у меня есть причины заботится о здоровье и благополучии Натсуми. Она всегда была достаточно безрассудна… и я порой потакал этому. Я слишком избаловал ее. И это достаточно эгоистично. — он встает из-за своего стола, и я снова вижу, что отец Натсуми — высокий, очень высокий для японца. Но это общее впечатление скрадывается, потому что он не только высокий, он — здоровенный. Замечали наверное, что если человек худой и высохший, то он кажется выше? Вот тут обратный эффект, издалека он выглядит не таким большим, но вот вблизи… я гадаю, кто бы вышел победителем из рукопашной схватки двух титанов — Кумы и отца Натсуми. Жаль, теперь это больше теоретический вопрос… и о чем я только думаю прямо сейчас…

— Моя дочь… — говорит он, словно ворочая каменные жернова, растирая в муку свою «яки»: — она может быть… всякой. Я не прошу тебя, Такахаси-кун понимать, что с ней. Я просто хочу, чтобы ты знал — если ты когда-нибудь сделаешь ей больно. Если хоть один волосок упадет с ее головы… еще раз… я лично вырву у тебя ноги и затолкаю их тебе в задницу. Ты меня понял? — слова Тамаки-сана бьют в голову, словно удары молота по наковальне. Понял ли я? Да я так понял, что как говаривал Гекельберри Финн — «я бы ее услышал, даже если бы он шептала про себя, а не кричала так, и встал бы, и послушался, даже если бы лежал мертвый.»

— Я понял вас, Тамаки-сан — отвечаю я, чувствуя, как пересохшая глотка слипается при каждом слове: — я вас понял.

—… хорошо. — роняет он наконец, продолжая сверлить меня взглядом: — это хорошо.

— У меня не было намерения причинить вред вашей дочери, Тамаки-сан — говорю я, пытаясь выправить разговор: — и я понимаю всю тяжесть ответственности…

— С этим у вас беда — Тамаки-сан берет себя в руки и делает шаг назад. Уверен, что ему очень хотелось сейчас взять меня за грудки и потрясти как следует.

— Ваши намерения никого не интересуют — продолжает он, садясь в кресло: — хотите вы хорошего, а вот выходит хреново. Двузначное число трупов в моем городе. Как еще не трехзначное. Ты понимаешь, что ваша игра в мстителей вышла из-под контроля?

— Прошу прощения? — моргаю я.

— Мои старшие дети не живут со мной вот уже пять лет. Мама у Натсуми умерла. Мы с дочерью живем вместе… она единственный человек в моем доме. Как ты думаешь, я мог не заметить, чем именно она занимается? — отвечает он и морщится. Потирает виски указательным пальцем: — поначалу я закрывал на это глаза. Нет, если бы она… если бы… — он замолкает. Я понимаю, о чем он хочет сказать. Натсуми больна. Смертельно больна. И то, за что обычная девочка выхватила бы ремня у строгого отца, то, за что она была бы наказана — ей сходит с рук. Просто потому, что это поддерживает в ней интерес к жизни и этого для Тамаки-сана было достаточно. Ну пользуется дочка его персональным компьютером и национальной базой данных… ну и пес с ним. Главное, что она — улыбается. Что у нее появляется цель в жизни. Все остальное неважно… ей не так много осталось, чтобы… чтобы боятся любых последствий.