В сетях шпионажа, или «Час крокодила» - Александр Александрович Резванцев

позволяет выстреливать в эфир за считаные мгновения несколько страниц информации. Мы о таком и мечтать не смели.

— Вам нравилась эта работа?

— Нет. Эта работа не может нравиться нормальному человеку, ибо она противна человеческому естеству. Но я выполнял ее на совесть, поскольку она была необходима для победы нашего дела… Я — пролетарий. У меня хорошие руки. Они мне были даны для того, чтобы я делал ими нужные людям, полезные вещи… После Шанхая мы с Анной жили в Заволжье, недалеко от Саратова. Нам там дали дом с участком. Меня взяли на МТС механиком. Колхозники ко мне с большим уважением относились: я ведь что угодно починить мог. Зарплату хорошую положили. Нам там понравилось. Решили: останемся в этих местах навсегда. Начали обзаводиться хозяйством. Но вот однажды вызвали нас и велели срочно ехать в Москву к товарищу Берзину. Мы, разумеется, сразу сообразили, в чем дело. А через несколько месяцев я уже передавал из Токио первую шифровку Рихарда.

— Как вас завербовали?

— Никто меня не вербовал. Один из заместителей Тельмана по партии сказал, что я должен ехать в Советский Союз и что там я буду служить в разведке Красной Армии. Для меня это была огромная честь.

— Какой же приговор вынес вам японский суд, товарищ Макс?

— Я был приговорен к пожизненному заключению. Анна — к семи годам. Однако сидеть пришлось не так уж долго: в сорок пятом американцы выпустили всех оставшихся в живых из тюрьмы. Деловые люди! Сразу предложили работать на них. Мы, само собой, отказались и попросили немедленно передать нас советским властям…

В 1977 году я познакомился в Берлине на одном из приемов с легендарной Соней (Рут Вернер), которая была содержательницей явочной квартиры Рихарда Зорге в Шанхае, а затем работала в Польше, Швейцарии, Англии. Ей довелось побывать и радисткой, и рядовым агентом, и руководителем нелегальной резидентуры. В 1946 году связь с ней внезапно прекратили. Двадцать три долгих года таинственно молчала родная советская разведка. И вот в 1969 году, когда Рут уже жила в Восточном Берлине, ее вдруг пригласили в наше Представительство. Рут охватило волнение. Радость сменялась тревогой. От этих ребят можно ждать чего угодно, думала она. В представительстве ей в торжественной обстановке вручили второй орден Боевого Красного Знамени. Первый, под номером 944, она получила из рук Калинина. Рут душили слезы. Она вспоминала тех молодых красноармейцев, которые провожали ее в Кремль в далеком 1938 году, и своих боевых товарищей-разведчиков, которые сгорели в огне невидимого фронта, так и не получив никаких наград, хотя были достойны их более, чем она, и думала о том, что все они, вероятно, полегли на фронтах Отечественной.

Рут Вернер, которой в 1977 году было уже семьдесят, запомнилась мне живой обаятельной женщиной, сохранившей полную ясность ума. От нее я получил на память книгу «Рапорт Сони». На титульном листе своих мемуаров Рут оставила глубокомысленную, чисто немецкую надпись: «Каждый автор при написании воспоминаний испытывает трудности: надо отобрать и обобщить главное, да к тому же еще нигде не наврать. Рут Вернер, 14 апреля 1977 года».

Помнится, и с Максом, и с Соней мы говорили о моральном аспекте разведки и сошлись в одном: джентльменом в разведке оставаться трудно, почти невозможно, хотя какой-то господин из СИСа и сказал, что разведка — это грязная работа и потому делать ее должны истинные джентльмены. Разведка — это война. Попробуйте остаться джентльменом на войне. Разведчик воспитан так, что он выполняет свою грязную работу во благо Отечества, во благо людей всей земли. Помните у Высоцкого: «Грубая наша работа позволит вам встретить восход». Этот благородный идеал поддерживает разведчика в его деятельности, не позволяет ему опуститься, стать циником. Разведка — это сплошная ложь, сплошное коварство по отношению к противнику, но разве можно обвинять в коварстве или подлости Ганнибала, устроившего Канны римлянину Паулюсу, разве можно обвинять в коварстве или подлости наших генералов, устроивших Сталинград немцу Паулюсу?..

Я поднял голову и посмотрел на офицеров. Парни в форме слушали внимательно. Лица их были строги, серьезны, и я пожалел о том, что время мое истекло. Мне надо было торопиться на митинг оппозиции. Столетие великого разведчика совпало со второй годовщиной расстрела советской власти, за которую он отдал жизнь.

Воронья посадка

Получив в свое производство наблюдательное дело на Изменника, старший оперуполномоченный Нефтегорского УКГБ Игорь Коршунов сразу понял, что дело это необычное. У него даже холодок пробежал по спине, когда он открыл первый лист. Вверху справа заглавными буквами было напечатано: «Товарищу Сталину», засим следовала копия докладной записки министра обороны руководителю государства о чудовищном преступлении, совершенном офицером ВВС лейтенантом Андреем Савочкиным, который угнал с одного из прибалтийских аэродромов в Швецию новейший истребитель МиГ…

Савочкин летал нормально. Как все. А садиться не умел. Вы видели когда-нибудь, как садится ворона? Она не садится, а плюхается. Вот и Савочкин не садился, а плюхался на взлетно-посадочную полосу. Летчики подобную посадку так и называют «вороньей». Во время разбора полетов комполка Семин всякий раз долго и с плохо скрываемым пристрастием материл Савочкина, умудряясь окрашивать площадную брань то в юмористические, то в саркастические тона, затем делал безнадежную отмашку рукой в его сторону. Друзья же пилота хихикали при этом, прикрывая рты ладонями.

В полку болтали, что Семин как-то пытался приволокнуться за хорошенькой женой лейтенанта, медсестрой из медсанбата, однако получил отлуп, да еще в оскорбительной форме, что, вероятно, и послужило основанием для особо изощренных издевательств командира над подчиненным.

В день, предшествовавший ЧП, Савочкин сел, как не садился никогда. Он почувствовал это всеми клетками своего тела, как только его истребитель коснулся колесами бетонного покрытия аэродрома. Вылезая из кабины, увидел приятеля-летчика, который улыбнулся ему, высоко подняв большой палец правой руки. И тогда Савочкину впервые за много месяцев захотелось услышать мнение командира о своих действиях в воздухе и на земле. И он впервые направился на командный пункт полка, откуда Семин руководил полетами, не с заячьим страхом в душе, а с чувством человека, без сучка и задоринки выполнившего порученную ему работу. Перед разбором полетов комполка и его начштаба решили размяться за бильярдным столом, установленным в вестибюле. Пилоты сгрудились вокруг, наблюдая за игрой. Рядом жена Савочкина Тоня оказывала первую помощь механику, пропоровшему ладонь стамеской.

Лейтенант нарочно задержался у входа, чтобы не смешаться с другими пилотами и чтобы командир заметил его. И Семин увидел Савочкина, хотя казалось, что все свое внимание полковник сосредоточил на кончике кия.

— Наконец-то, Савочкин, ты сел не как жопа, а как