Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

Но Пушкин не ограничивается чисто литературной деятельностью, он стремится стать историком и публицистом и осуществлять с помощью исторических трудов и журналистики воздействие на власть и на публику. Вступив на этот путь, он вынужден был принять существовавшие правила игры и трактовать III отделение и Бенкендорфа как кураторов журналистики и литературы. Подобно Булгарину, он пытался опереться на III отделение, получить от него привилегии, использовать его в борьбе с другими государственными учреждениями. Так, в письме от 20 июля 1827 года Пушкин признает за III отделением роль арбитра в литературно-издательской сфере и, столкнувшись с правовой коллизией, апеллирует (как многие другие литераторы до и после него) к III отделению как к высшей инстанции. Речь идет о том, что в 1824 году, издавая перевод на немецкий язык «Кавказского пленника», Е.И. Ольдекоп включил в ту же книгу и подлинник поэмы, нанеся тем самым материальный ущерб Пушкину. Правового регулирования авторского права в России в то время не было (оно появилось только в 1828 году, с утверждением нового цензурного устава и приложенного к нему Положения о правах сочинителей), и юридическая возможность призвать Ольдекопа к ответу отсутствовала. Отец Пушкина жаловался в 1824 году министру народного просвещения, но ничего не добился136. И вот теперь, через три года, Пушкин направляет жалобу на Ольдекопа начальнику III отделения, признавая тем самым, что подобные дела входят в компетенцию этого ведомства. Он писал: «Не имея другого способа к обеспечению своего состояния, кроме выгод от посильных трудов моих, а ныне лично ободренный Вашим превосходительством (курсив мой. – А.Р.) осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность» (13, с. 333). Впрочем, успеха он не достиг. Бенкендорф в письме от 22 августа сослался на то, что это касается не его, а цензурного ведомства, и отказался содействовать Пушкину в этом деле (13, с. 335).

24 марта 1830 года, вскоре после памфлетного «Анекдота» Булгарина и его же рецензии на седьмую главу «Евгения Онегина», Пушкин пишет Бенкендорфу письмо, в котором просит защиты от Булгарина: «Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут. Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла» (13, с. 403).

В июле 1831 года он пишет Бенкендорфу следующее прошение, показывающее, что он готов целиком и полностью, без всяких условий, служить своим пером власти: «Если государю императору угодно будет употребить перо мое137, то буду стараться с точностию и усердием исполнять волю его величества и готов служить ему по мере моих способностей. В России периодические издания не суть представители различных политических партий (которых у нас не существует) и правительству нет надобности иметь свой официальный журнал; но тем не менее общее мнение имеет нужду быть управляемо. С радостию взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, т.е. такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости. Около него соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению» (14, с. 256). Эта программа полностью тождественна той, которую реализовывали Греч и Булгарин.

В мае 1832 года Пушкин подал Бенкендорфу ходатайство о разрешении на издание газеты с политическим отделом, где писал, что «направление политических статей зависит и должно зависеть от правительства, и в сем случае я полагаю священной обязанностью ему повиноваться <…>» (15, с. 206). Разрешение на издание газеты Пушкин получил, но, не обладая необходимыми знаниями и умениями для редакционно-издательской деятельности, пытался привлечь к редактированию газеты соиздателя и соредактора Булгарина Н.И. Греча, а потом и вовсе отказался от своего замысла138.

Вновь решив вступить на поприще редактора газеты в 1835 году, Пушкин оказался в той же ситуации, что и другие журналисты (например, Н.А. Полевой и Ф.В. Булгарин): недоброжелательство министра народного просвещения С.С. Уварова, угроза цензурных придирок и т.д. И показательно, что выход он видит в том же, в чем видели его критикуемые им Булгарин и Полевой, – в обращении в III отделение за поддержкой. Около 11 апреля 1835 года он пишет Бенкендорфу о желании «быть издателем газеты, во всем схожей с “Северной пчелой”», причем выражает желание, чтобы ее цензурировали в III отделении, объясняя это следующим: «…я имел несчастье навлечь на себя неприязнь г. министра народного просвещении [С.С. Уварова], так же как князя Дондукова, урожденного Корсакова. Оба уже дали мне ее почувствовать довольно неприятным образом. Вступая на поприще, где я буду вполне от них зависеть, я пропаду без вашего непосредственного покровительства (курсив мой. – А.Р.). Поэтому осмеливаюсь умолять вас назначить моей газете цензора из вашей канцелярии <…>» (16, с. 370).

Письмо это, правда, не было отправлено, так как Пушкин объяснился с Бенкендорфом устно, но, по всей вероятности, при личном свидании он воспроизвел эти положения, более подробно аргументировав их. На этот раз Пушкин разрешение на издание газеты не получил139.

И Пушкин, и Булгарин после восстания декабристов действуют в рамках логики просвещенного абсолютизма, претендуя на роль философа-советчика при монархе (Пушкин – подавая ему записки непосредственно: «Записка о народном воспитании», «Замечания о бунте» – дополнительная глава к «Истории Пугачевского бунта», а также историческими трудами; Булгарин – подавая записки в III отделение и тоже своими публикациями). В.Э. Вацуро писал о «просветительской социальной утопии, характерной <…> для Пушкина и Вяземского: писатели – эксперты социальной жизни должны влиять на культурную и даже шире – внутреннюю политику правительства Николая I»140. Как мы пытались показать, близкие по характеру социально-утопические взгляды были и у Булгарина. Действия Пушкина и Булгарина различались по содержанию (разные стратегии просвещения и социальной политики), но формы деятельности (журналистика, записки с советами власти) – совпадали.

Булгарин и Пушкин хотели изменения существующего порядка (или, скажем, конфигурации власти), но при этом оба (по крайней мере, после восстания декабристов) рассчитывали не на революционный путь, а на постепенные реформы. Оба хотели войти в число доверенных лиц власти, ее наставников и руководителей. Оба стремились опираться на общественное мнение, но с акцентом на разные его страты (Пушкин – на аристократию и просвещенных людей; Булгарин – на чиновничество и третье сословие). Оба готовы были сотрудничать с III отделением.

В результате Булгарин получил газетную трибуну для пропаганды своих взглядов (разумеется, с цензурными ограничениями) и вел ее в своих многочисленных статьях, очерках, фельетонах, рецензиях и т.д. на протяжении 35 лет, одновременно пытаясь достичь тех же целей, подавая записки в III отделение.

Пушкин же был нужен власти прежде всего в символико-декоративном плане, репрезентируя поддержку власти самым известным русским литератором. Предполагалось также (и частично осуществилось на деле), что Пушкин своими литературными текстами будет восхвалять царя и его царствование.

В итоге Пушкин получил возможность работать в архивах (что тогда было очень непросто), публиковать свои исторические и литературные сочинения, а также весьма немалую финансовую поддержку со стороны правительства: синекуру (числился в Коллегии иностранных дел, где получал 5000 рублей в год), а также ряд крупных ссуд. Однако газету с политическим отделом издавать ему не удалось, чему причиной была не только неуверенность в своих силах, но и недоверие властей. Правительству не нужна была вторая официозная газета (а не официозная – не нужна вообще), а в качестве редакторов подобной газеты его больше устраивали Греч и Булгарин, поскольку у них не было другой опоры, кроме правительства и III отделения, а их потенциальные соперники располагали и другими ресурсами (аристократия и придворные связи у Пушкина; наука и Московский университет у Шевырева и Погодина) – в таких частично независимых союзниках власть не была заинтересована.