Алан. Скажи, что ты моя 2 - Иман Кальби

– Кричи, Бэлла, – врезаюсь сзади, со всей силы сжимая густые темные волосы. Так резко и порывисто, что сводит лимфоузлы на бедрах. Девчонка кричит подо мной, но я глушу ее вопль своей рукой, которую она кусает что есть мочи, не в силах совладать с эмоциями. Кусай, красавица, так, чтобы до крови. Вырывая с мясом. Больнее все равно уже не будет…

Тяжелая хмельная пелена перед глазами. Боль на душе. Такая сильная, разъедающая, что дух перехватывает. Она как проклятие, карма, кара. Повсюду теперь со мной будет. И не сделать с этим ничего. Можно немного притупить, вот так, как сейчас. Создав нелепую иллюзию, настолько бледную и преходящую, что одно неверное движение, один лишний писк той, что сейчас подо мной, играет роль другой, и всё – мираж испарится… Я кончаю быстро, но механически. Все точно так же, как все эти проклятые годы без нее. Даже хуже. Теперь она слишком рядом, чтобы выключать разум. Теперь разум воет по ней волком, скулит, как шакал. Жалкий и ничтожный.

– Я на такое не подписывалась, – трещит девка, поспешно натягивая на себя полуразорванные тряпки после того, как я с ней закончил. У меня каждое ее слово, да что там слово, движение, отдается ударом по вискам.

– Сгинь, – хрипло отвечаю ей, не глядя и не слушая, кидая в ее сторону добрую половину бумажек из кошелька. Явно намного больше, чем та первоначальная сумма, которую я хотел потратить на снятую мною в баре темноволосую стройную девицу, чем-то отдаленно напоминающую мне Ее в искаженном крепким алкоголем сознании.

Тёлке, видимо, более чем хватает. Она быстро и теперь молча собирает с пола деньги и оперативно ретируется. А я… Я стою у окна и смотрю на погруженную во мрак Москву. Поздняя осень. Не сегодня, так завтра придет зима. И холодный Сити станет еще более холодным. Но мне плевать. Я не чувствую ни жары, ни мороза уже очень давно…

Ее окна напротив. Там горит свет. Сука, что же я наделал? Зачем сам создал себе этот ад? Эту нестерпимую близость. Это понимание того, что самая желанная на свете женщина так рядом и так далеко, сводит с ума. Не зря ведь придумали «с глаз долой – из сердца вон». А я сам решил продлевать свою агонию снова и снова. Болван.

Что она сейчас делает? Что Они сейчас делают? Она убрала со стола, переоделась в домашнюю одежду? И он сейчас опускает руки ей на талию, целует в затылок и говорит о том, какой хороший был вечер и каким вкусным ужин… А потом ведет ее в спальню и они начинают «работать над этим»… Во рту горечь. Что это? Желчный пузырь лопнул от едкой зависти, или оно такое на вкус – поражение… Горькое…

Я все еще сильно пьян. Иначе бы не сделал такую глупость, конечно. Не взял бы в руки телефон и не написал бы ей… Она не знает, что у меня ее номер. А у нее моего нет… Но я зачем-то пишу, как слабак.

–Почему, Бэлла? Почему ты ушла с ним…

Пишу – и через пару секунд стираю, выбирая «удалить у всех».

Вот так бы удалить мою жизнь. У всех. У нее, у родителей, у Милены… Кто из них счастлив? Да никто. Я везде костью в горле у всех встал.

Касаюсь горячим лбом холода окна и тяжело вздыхаю. Голова кружится. То ли от алкоголя, то ли от высоты. Жаль, что окна не открыть…

Бэлла

Он ушел, а меня все еще трясло. Это как лететь на самолете и в окно видеть, как ты едва не столкнулся с другим лайнером. Что это было? Если описать мое состояние, то, наверное, правильнее всего было бы его сравнить с выворачиванием одежды наизнанку перед стиркой. Вот такая я сейчас. Полностью вывернутая. Потерянная. Дезориентированная.

Ничего не узнаю. Себя не узнаю. А главное – не узнаю мужа. Это не мой Роберт. Этот мужчина другой. И он раздражает меня. Даже бесит. Впервые в жизни… Я хочу бросить проклятые тарелки в раковину, швырнуть на пол гребанный фартук, ворваться в зал, где он сейчас мирно, как ни в чем не бывало, смотрит телевизор, и долго бить его в грудь.

Зачем?! Зачем?! Зачем ты это сделал?! Зачем говорил все то, что говорил?! Это такая форма мести?! Кому? Мне или Алану?!

Он мстил за то, что между нами было?! Но разве мы виноваты?! Разве мы оба виноваты в том, что тогда обрушилось на нас…

В голове в состоянии броуновского движения мысли обо всем, что было. Я слышу его знакомое «Иза», доносящееся из гостиной, и понимаю, почему меня вдруг начало коробить от этого обращения…

А всё было очень просто. Семь лет назад я хотела спрятать Бэллу подальше… Бэллу Алана. Другой Бэллы попросту не существовало. Семь лет назад Роберт хотел ту самую Бэллу не спрятать, а заменить. Иза стала ее заменой… А кем она стала мне? Где заканчивалась Бэлла и начиналась Иза?

Слышу шаги в направлении кухни. Решил прийти сам.

– Всё хорошо? – в его голосе обеспокоенность. Я молчу, со всей силы натирая сковородку. Так, что тефлоновое покрытие теперь поцарапано. Сковородка на выброс. Но меня это нисколько не волнует. У меня жизнь летит под откос. Какая сковородка…

– Иза? – снова обращается Роберт к мне, не дождавшись ответа.

Все. Баста. С силой швыряю уже металлолом в раковину, вода расплескивается. Поворачиваюсь к нему, щеки горят от ярости.

– Что это было, Роберт?! – внутри такое возмущение, что аж горит все. Обидой, болью. – Ты зачем устроил этот цирк? Зачем?! Что это за «мы над этим работаем»?

Моя грудь ходит ходуном. Я слишком зла сейчас. Иногда достаточно одного дурацкого поступка, чтобы озлобить человека на себя и перечеркнуть годы завоеванного доверия. Теперь я знаю точно.

Кажется, ни один нерв на его лице не шевелится, несмотря на мою эскападу.

– Когда успокоишься, давай попьем чай.

Уходит обратно. Вот так просто. Это я, оказывается, «беспокойная»… Не выдерживаю и начинаю реветь. Нет, не потому что мне обидно, что все так вышло… Ощущение, что меня предали. Ощущение какой-то гадкой недосказанности, неправильности, неуместности всего происходившего. Его не должно было быть тут. Их не должно было быть тут. Не должно…

Чай мы не попили. Убравшись на кухне, я быстро прошмыгнула в спальню, желая как можно скорее отключиться от сегодняшнего дня. Уже в состоянии полусна услышала, как дверь в