Избранное - Александру Влахуцэ

в своей жизни не прочел до конца ни одной серьезной книги. В его голове бродят выжимки всех споров, услышанных им на улице и в кафе; кое-какие отрывочные сведения о том, «как обстоят дела в Европе»; несколько анекдотов из жизни великих людей; несколько французских поговорок; а все остальное — это беспредельное нахальство и беззастенчивая ложь.

С виду Кимицэ всегда спокоен, он искренне восхищается всем, что пишет, говорит, делает и ни за что не поменялся бы своей головой ни с кем на свете. Он постоянно наслаждается полным, счастливым и безмятежным самодовольствием, ни одному ученому не свойственна такая всеобъемлющая гордость победоносца; но зато она неизбежно свойственна всякому надутому и кичливому невежде. С Кимицэ никогда не случалось так, чтобы во время писания рука его, сжимающая перо, неподвижно застыла на несколько минут на середине страницы. Нет, ему стоит только повернуть кран — и слова льются неудержимым потоком. Счастливец. Как же ему было не возомнить о себе?

Нет ненависти более глубокой и непримиримой, чем та, которую инстинктивно питает тупица к умному человеку и невежда к человеку культурному. Кимицэ смертельно ненавидит людей сильных духом. Если кто-либо из этих нетерпимых для него людей становится ему поперек дороги, унижая его своим превосходством и строгим контролем честного и справедливого ума, Кимицэ прежде всего пускает в ход лесть; расточает весь свой репертуар фальшивых улыбок, льстивых поклонов, нежных взглядов и униженного подобострастия; увидав, что этим ничего не добьешься, он пускает в ход средства другого рода. Кимицэ начинает потихоньку плести всевозможные интриги и козни, распространяет направо и налево всеми способами гнусную ложь и клевету, старается вызвать к этому лицу ненависть и зависть. Он не гнушается ничем, что может выдумать извращенный ум ничтожного человечка, тщеславного в плохом смысле этого слова, развращенного и интригана… Кимицэ готов на все, если нужно разделаться с человеком, стоящим выше его. И теперь мы уже без всякого удивления можем сказать, что применяемые им средства — всегда успешны. Одержав такую победу, наш герой запирается с вечера у себя дома и всю ночь предается сладостным размышлениям…

«Итак, мне удалось одержать победу над выдающимся человеком. Значит, я чего-нибудь да стою. Я владею пером, ношу блестящее имя, и многие высоко ценят меня. Хотел бы я знать, разве Брэтиану[5] в моем возрасте занимал лучшее положение, чем я? На ближайших выборах я выставлю свою кандидатуру. Без сомнения, меня выберут депутатом. В палате я займу достойное место. Буду брать слово при обсуждении важных вопросов. Объединю вокруг себя целую группу людей. Я уверен, что в один прекрасный день я стану министром! А почему бы и нет? У меня красивая, представительная внешность. Мне предстоит блестящее будущее. Почему бы не полюбить меня девушке, которую я ищу уже столько лет?.. Почему бы ей не доверить такому человеку, как я, свою судьбу и миллионы?.. Ах, как я буду горд и счастлив! Терпение, Кимицэ, будущее принадлежит тебе!..»

И на следующий день он шагает с еще более надменным видом и чувствует себя выросшим на целых семь пядей.

Он принадлежит к высшему обществу. Ведь в нашу среду так называемой аристократии очень легко попасть. Он прекрасно умеет позировать, надевая на себя то личину фата, то нежного, чувствительного человека, воображая себя неотразимым. Когда он появляется в гостиной, в театре, на концерте, то торчит на самом видном месте, напускает на себя важный и торжественный вид, выпячивает грудь, таращит глаза, останавливает на женщинах томный, меланхолический взгляд, вздыхает, щупает себе лоб, виски, нагрудный карман; время от времени многозначительно кашляет. А сколько жестов! Изящных, грациозных, заранее прорепетированных дома перед зеркалом, потому что все заучено и условно у этого хитрого, лицемерного человека. Его улыбки, меланхолия, взгляды, тон, манеры, движения — все наигрыш, сплошной наигрыш, причем дешевый наигрыш. Вот в чем беда. Но так как он сам этого не чувствует, а те, что чувствуют, не говорят ему об этом, у Кимицэ всегда сияющий, торжественный вид; он всегда очарован своей бесценной особой. Обман постольку необходим ему, поскольку вся жизнь его проходит в постоянных измышлениях неслучающихся событий.

Он давно уже не знает настоящего положения вещей. Лжет из выгоды и без выгоды. Не раз обманывал он сам себя и, постоянно повторяя одну и ту же выдумку, начинает принимать ее за действительность.

— Какая замечательная память у короля! Едва увидел меня, как взял за руку. Расспрашивал, допытывался добрые полчаса. Никак я не мог от него отделаться…

Тут же он выдумает и пересказывает вымышленную беседу между собой и королем, которая не могла бы закончиться и за полдня.

— Вообрази, mon cher, j’étais hier au soir chez madame Cantacuzino. Ужинал. Il y avait beaucoup de dames[6].

Ты ждешь, что он по этому поводу расскажет что-нибудь интересное. Ничего подобного! Он ужинал в фешенебельном доме; вот все, что он хочет сказать.

Его слуга и соседи не сомневаются в том, что в один прекрасный день Кимицэ станет министром, и когда он проходит мимо, представительный и величавый, — смотрят на него с большим уважением.

Человек такого рода, молодой, кокетливый, смазливый, стройный, одетый с иголочки, умеет всякими ему известными способами вести счастливую и роскошную жизнь. У него нет ни имущества, ни службы; он не знает, что такое работа, а между тем вы, благодарение богу, ежедневно видите его разъезжающего в экипаже и расфранченного, как жених, гордого и счастливого, как победитель.

Таков Кимицэ, дорогие читатели. Я предоставляю вам дополнить его портрет, так как мне он в конец опротивел. Вероятно, завтра мы увидим его на посту министра. Ничего в этом не будет удивительного.

Еще и не такое случается в жизни. У бога и на румынской земле все возможно!

1887

Перевела Е. Покрамович.

СОСЕД

Рядом со мной живет военный, — кажется, капитан. Наши комнаты разделены дверью, против которой я поставил шкаф. Сам я человек мирного характера, а мой сосед, как видно, совсем не похож на меня. Впервые я убедился в этом на третий день моего переселения на новую квартиру. Стояла поздняя ночь; вероятно, было половина второго. Я только что погасил свечу и лежал глубоко задумавшись, как вдруг услышал в зале топот тяжелых сапог и бряцанье шпор. Вероятно, они принадлежали капитану. Вот он вошел в комнату и громко хлопнул дверью. Потом распахнул ее снова и крикнул:

— Николай!

По его голосу сразу было видно, что он человек далеко не смирный и находится в прескверном настроении.

«А сосед-то мой, видно,