Избранное - Александру Влахуцэ

Посмотрите на особь и подумайте о виде.

Для удобства назовем его: Кимицэ. Отец у него был человек разумный, уважаемый, порядочный. Но что из того? Кимицэ унаследовал от него разве только пятьдесят тысяч лей, с которыми живо разделался, да имя, которым успешно спекулирует в своих политических махинациях, ибо молодой Кимицэ, за отсутствием другого занятия, ударился в политику.

Он кончил четыре класса гимназии. Два года провел в Париже. Обманул кое-кого из тамошних торговцев. Стащил часы у двух-трех приятелей. Вернувшись на родину, выудил денежки у дядюшек и тетушек. Однако с тех пор прошли годы; и промахи такого рода богом были преданы забвению, а человеческими законами — праву давности. Кимицэ одет с иголочки, высокомерная поступь, фигура мелкая, увенчанная слишком продолговатой и узкой головой, неизвестно каким образом скроенной. Трудно поверить, что в такой голове могут зародиться дельные мысли.

Впрочем, черты лица у него правильные, волосы гладкие, прилизанные, желтенькая бородка и маленькие глазки, кругленькие, подвижные, лишенные выражения; он журналист… без всякого сомнения, он пишет обозрения! Так и подобает молодому человеку, пустившемуся в политику.

О чем он пишет?.. Боже! О чем только не настрочит недоучка, лишенный таланта, тонкого чувства и образования в такой стране, как наша? Да пишет обо всем, о чем угодно: о сельском хозяйстве, об армии, об образовании, финансах, внешней политике. Ничто не может устрашить перо невежды. Смелости у него хоть отбавляй, размах самый широкий, и он не знает удержу. Скомкать, исказить несколько жалких невинных слов, без устали переливать из одного журнала в другой все ту же кислятину, заполняя страницы пошлостью и чепухой, конечно, не значило бы еще ничего, если бы наш друг Кимицэ, подвизающийся как журналист и политический деятель, — не обладал еще и другими, весьма ценными качествами.

Проныра, льстивый как кошка и гибкий как змея, он всюду сует свой нос; низкопоклонничает, угодничает; становится кротким, мягким и незаметным перед великими мира сего, смиренно взирая на них, слушая с лицемерным благоговением и открыв рот лишь для того, чтобы преподнести какую-нибудь сенсационную ложь или искусную похвалу.

— Вчера я беседовал с Когэлничану[3]. Мы коснулись как раз этого вопроса. И Когэлничану совершенно с вами согласен. Что касается меня, то я вас слишком глубоко уважаю, чтобы быть другого мнения.

С униженным видом, с покорностью голодного нищего он сгибается пополам, голос его становится расслабленным, как голос умирающего, и кажется, он с трудом подбирает слова: так он их цедит, растягивает, сюсюкает. Вы не можете себе представить до чего он податлив, деликатен, прямо-таки приторен… Но, разумеется, только в обращении с людьми, в которых он нуждается и которые в один прекрасный день помогут услужливому, бесценному Кимицэ стать весьма важной персоной. Потому что Кимицэ невообразимо честолюбив.

Но стоит посмотреть, как он держит себя с низшими по рангу, с теми, кого считает глупее себя. Как чванливо задирает он нос, как хмурит брови, прищуривается… С покровительственным, тягучим голосом торжественно выговаривает он слова в нос, — выкладывает перед слушателями целый короб банальностей, сопровождая их почти эпилептической жестикуляцией и мимикой.

— Видите ли… мы, народ еще чрезвычайно молодой… и я… неоднократно заявлял об этом и королю… У меня нет ничего, кроме священной веры, за которую я готов отдать жизнь в любой момент. Дух правды, и справедливости, и прогресса румынского народа!.. О, господа! Никто не знает, как тяжела и неблагодарна наша карьера журналиста…

И на эту тему, вернее не имея никакой темы, он в состоянии говорить целые часы. И что же, товар такого рода еще не потерял окончательно спроса.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Я наживу себе врагов. Молодые люди, которые узнают себя в этом портрете, наверное никогда не протянут мне руку, будут косо смотреть на меня и возненавидят меня… О, какое счастье!..

Нет ничего приятнее, как возбудить ненависть людей такого рода!.. Однако интересно, если бы вы познакомились с Кимицэ, как с журналистом. «Хм!.. каким бездушным невеждой должен быть журналист, который не в состоянии в статье из двух столбцов привести хотя бы самую маленькую цитату из жизни какого-нибудь императора, какое-нибудь изречение или мудрые высказывания одного из философов». Вот как частенько размышляет неоцененный Кимицэ в своей карьере журналиста. У него есть книга: «Исторические изречения и философские наставления».

Весь источник его вдохновения, вся его сила как просветителя общественного мнения заключается для него в этой драгоценной книге.

Есть люди, которые никогда не в состоянии прийти к определенному мнению, плохому или хорошему, никогда не могут твердо придерживаться определенных взглядов.

Им не хватает развития, полета мысли и всех тех свойств, которые требуются для того, чтобы подняться на высоту твердого убеждения, — они живут подобно некоему роду умственных паразитов, приплясывая под чужую дудку, меняя свои убеждения на каждом перекрестке, никогда не имея серьезной причины для того, чтобы принять идею или отвергнуть ее. Это счастливые люди, зажигающиеся чужим огнем; им незнакома работа мысли — эта священная и испепеляющая душу мука светлого разума. Из такого теста вылеплена и особа Кимицэ.

Десять часов утра. Вот он, озабоченный и важный, направляется мелкими шажками в редакцию. Прибыл. Величественным жестом распахивает дверь, с треском захлопывает ее, затем стремительной походкой направляется к письменному столу и все с тем же чванным видом бросает служителю пальто, а товарищам по работе: «Bonjour, messieurs»[4].

Потом усаживается перед кипой газет, развертывает некоторые из них и, пробежав их глазами, с пренебрежением отбрасывает в сторону. Безмолвно берет несколько листков белой бумаги, поудобнее устраивается на стуле, кашляет, как оратор, собирающийся говорить, после чего легким, изящным жестом кокетливой дамы берет перо и начинает писать. Миг — и страница исписана. Время от времени он останавливается, закуривает папиросу, выпуская вместе с кольцами дыма притворный вздох, — это по адресу администратора. Затем подносит руку ко лбу, стискивает виски — и вот статья готова.

Слова, слова, слова… Вот к чему сводится вся работа этого счастливого журналиста. С какой легкостью он водит пером; с какой быстротой и ловкостью жонглирует пятью-шестьюстами слов на языке, которым владеет плохо; можно было бы поклясться, что это не родной его язык, если бы он знал другой лучше. Он без конца пережевывает весь этот вздор и воображает, что он, неутомимый Кимицэ, владеет редким талантом; он верит, что в самом деле является значительным фактором «национального прогресса», как он выражается.

Вот человек, который