Осенние (СИ) - "Джиллиан"

Проснулась тяжёлая-тяжёлая — так расслабилась. Или нагулялась хорошо.

Первым делом подошла к столу — улыбнулась идущему мне навстречу Косте (с листа ватмана) и только затем взяла листы с портретом Валеры. Улыбаться перестала сразу, немедленно схватилась за простой карандаш и ластик и принялась заново прорисовывать черты лица, опять сморщенные от огня. Но время от времени поднимала голову, чтобы увидеть насмешливый взгляд сильных тёмных глаз Кости, вздохнуть с облегчением, что он рядом, и снова согнуться над непостижимой до сих пор разумом, немыслимой ранее работой.

Наконец наступил тот предел, который я замечала и ранее. Предел, когда рисунок уже не подчинялся моей руке, оставаясь на добранной высоте. Да и каким-то шестым чувством я сама поняла, что всё — дальше прорисовка не пойдёт.

Отложила портрет в сторону, прикрыла его, чтобы мама не увидела и не испугалась, другим листом. После чего села за компьютер, уже привычно распечатала присланные сканы и принялась за работу.

Необходимость сосредоточиться на почерках и, не дай Бог, перепутать похожие слова, порой различающиеся одной буквой, быстро настроила только на деловой лад. Работа бесконечной не была. Через первые полчаса я позволила себе отдохнуть на кухне, сварив кофе. Через следующие — получился яблочный перерыв. Похрумкала, с улыбкой вспоминая, с каким удовольствием поедал Костя сочнейшие грейпфруты. Третий перерыв был короток: распечатанные листы закончились, и я «сбегала» на почту, после чего распечатала ещё несколько сканов нового текста. Повеселев от воспоминания, что рабочий день в конторе скоро кончится, я с новыми силами набросилась на клавиатуру, и вскоре освободилась полностью, переслав Порфирию последние файлы.

Затем, улыбаясь сама себе, смущённо ушла с линии взгляда Костиного портрета и повертелась в новом одеянии перед зеркальной дверью шкафа. К осенней юбке хозяин магазина предложил мне короткий чёрный жакет, но не сплошного чёрного цвета, а еле видно мерцающего теми же оттенками, что и юбка. Люрекс мерцал, не позволяя цвету превратиться в излишне мрачный. Разглядев себя со всех сторон, я фыркнула. Чёрные колготки есть. Последний штрих — тёмно-коричневые ботильоны. Ой, нет! Последний штрих притаился где-то в глубинах моего одёжного шкафа. Я залезла в его дебри и нащупала коробку с шарфами. Ага. Вот он, длинный чёрный палантин, с изысканно выписанными по нему «индийскими огурцами» приглушённых жёлто-красных тонов. Если Костя повезёт меня куда-нибудь, где прохладно, я выну из сумочки — тёмно-красной, с зелёными зигзагами, этот шарф — и всё будет хоккей!

Сев на кровати и задумчиво глядя в отражение, я подумала: «Так. Теперь для полного счастья нужен мужчина, не заинтересованный в этой истории. Вопрос — кто?»

Мысленно перебрав знакомых, я остановилась на муже Тани. На Паше. Он работает в полиции, где-то в каком-то секретном отделе. Подозреваю — в наркоконтроле. Таня, не зная о том, проговорилась. Сказала, что муж с коллегами празднует какой-то профессиональный праздник, а я ещё утром слышала, что день посвящён работникам наркоконтроля. Несмотря на то что при редких встречах Паша казался добродушным увальнем, я уже поняла, что соображает он быстро. То есть, примерно, как Костя. Знакомство у нас, конечно, с ним шапочное. Но его номер в моём мобильнике есть. И пару раз он звонил сам, чтобы узнать, где Таня и долго ли она будет гулять со мной.

Теперь надо вспомнить график его работы. Работает он сутки на трое. Вспомнив последний разговор с Таней, я посчитала на пальцах, и у меня получилось, что сегодня у Паши второй выходной. Время — ближе к вечеру. Значит — не спит. Но на всякий случай я не позвонила, а послала эсэмэску: «Паша, не спишь?»

Звонок последовал почти сразу.

— Нет, не сплю. Привет.

— Привет. Время на поболтать есть?

— Есть.

— Паша, у меня такая ситуация. Я познакомилась с одним человеком, — осторожно, подбирая слова, начала я. — Ему я тоже нравлюсь. Не знаю пока, что из нашей дружбы выйдет, но сегодня мне в категоричном тоне велели отстать от него. Иначе… ну, жизнь испортят. Паша, ты мужчина. Посоветуй: говорить ли моему знакомому о том, что мне грозит? Ну, о том, что ко мне приходили?

— Алёна. Ты сказала — грозит. Чем конкретно тебе угрожали?

— Ну-у… — И я решилась. — Есть ещё один человек, с которым у меня чисто дружеские и рабочие отношения. Мы с ним сидели в машине, договаривались о работе. Я согласилась помочь ему в трудном деле. Он меня поцеловал в благодарность. В щёку.

— Понял. Фотографии. А почему ты не можешь Первому рассказать о работе, предложенной Вторым?

После недолгого молчания («Хм. Хороший вопрос!»), справившись с мыслями, я ответила:

— Эта работа похожа на твою: она во благо, но лучше о ней Первому не знать.

— То есть Первому ты пока не настолько доверяешь.

— Понимаешь, он из довольно богатой семьи, а я не хочу, чтобы он смотрел на меня, как на… В общем, я хочу, чтобы он смотрел на меня, как на женщину, а не как на человека, который постоянно занимается фиг знает чем.

— Так. Если скажешь о фотографиях, он вытянет из тебя всё. Я бы так точно сделал. Поэтому посоветовать могу только одно: скажи о наезде, но промолчи о фотографиях. Кстати, он того, Второго, хоть раз видел?

— Мельком.

— Если фотографии всплывут, можно попробовать настаивать на фотошопе, — сам с сомнением предложил Паша. — Правда, если Первый ревнив, он немедленно пойдёт выяснять. Да и… Если у вас и дальше всё будет хорошо, но фотографии всплывут, боюсь, осадок между вами останется. Я, например, не терплю недоговорённости в таких делах.

— Спасибо, Паша. Ты мне здорово помог.

Итак, в главные вылезла проблема вранья. Точнее — проблема нежелания врать Косте.

При том, что создалось впечатление: Костя не любит таких вещей, которые выбиваются из будничного потока жизни (больше меня об автописьме не расспрашивал), а Женя вряд ли захочет, чтобы его тайну кто-то узнал (он вообще человек скрытный), — говорить о фотографиях нельзя. Ведь Женькина способность к автописьму — это очень личное. А если я скажу Косте, он тоже узнает. Чужую тайну. На которую не имеет права.

Позвонить Жене? Сказать, что меня шантажируют? И что кто-то другой, не совсем, мягко говоря, симпатичный ему, должен узнать, что он владеет автописьмом? Нет. Только не сейчас, когда Женя с трудом приходит в себя от зримых им воочию последствий проявившейся способности.

Подытожим.

Скажу о фотографиях, но не сейчас.

Сейчас я расскажу Косте о визите белой девушки Веры и его младшего брата. И о цели их визита. О шантаже промолчу.

А если… А если эта Вера уже выслала фотографии на его телефон?

Поднявшись с кровати, на которой до сих пор сидела, я подошла к цветному портрету Кости, постояла немного перед ним и негромко сказала:

— Тогда всё будет зависеть от твоего доверия ко мне. Но знай, что потерять тебя будет… больно.

Некоторое время стояла, задумавшись, сообщать ли Жене о шантаже. Но, как ни думала, в голове застряло только одно: надо поговорить об этом с младшим братом Кости. Даже странно.

Женя позвонил сам, как будто специально подловил момент или почувствовал, что я снова села за портрет его брата.

— Дальше глаз не получается, — глухо сказал он.

— Но глаза живые! — возразила я. — А значит, Валера будет жив! Это главное. Сейчас надо выждать, пока он переживёт этот пожар, а потом займёмся его ранами. Так было с Константином. Помнишь? Я в последний раз не рисовала его шрамов — ты же видел! Они сейчас постепенно пропадают.

— Точно. Я и забыл. Алёна, спасибо.

— На здоровье.

Понять, за что спасибо, нетрудно. Уже не за то, что брата вытащили, — в чём я уже уверилась. Спасибо — что поддерживаю.

Прикусив тупой кончик карандаша так, что зубы ощутимо смяли податливое дерево, я помрачнела, снова вспомнив тех шестерых, которым даже не подумала помочь. Может, с опытом сейчас было бы легче справиться с бедой Валеры?