Дневник плохого года - Джон Кутзее

Да не подпадаю я под его влияние. Я просто хочу, чтобы ты доходчиво объяснил, почему терапевтическое государство — не то же самое, что бандитское.

ОК, объясню. Государство создается для защиты своих граждан. Поэтому оно и существует: чтобы обеспечивать

безопасность, пока мы занимаемся своими делами, которые все вместе успешно и образуют экономику. Государство создает вокруг экономики защитный экран. Также, когда требуется, государство (за неимением лучшего органа) принимает макроэкономические решения и проводит их в жизнь; но об этом — в другой раз.

19. О вероятности

Хорошо известно высказывание Эйнштейна о том, что Бог не играет в кости. Эйнштейн выразил убеждение (веру? надежду?), что законы вселенной имеют скорее детерминистический, нежели вероятностный характер.

Сегодня замечание Эйнштейна о том, что составляет физический закон, большинству физиков кажется несколько наивным. Тем не менее, позиция Эйнштейна представляет огромную поддержку для тех, кто сомневается в вероятностных утверждениях и их эксплицитной ценности.

подробности, скажу только, что их было трое, а нас двое, и они, наверно, приняли нас за парочку шлюшек, или putas, в то время как сами были сыновья врачей и юристов, все из себя приличные. И они решили: если нас взяли в путешествие по Карибам, значит, мы им должны, и с нами можно делать что угодно. Их, повторяю, было трое. Трое рослых молодых самцов.

Аня, защита экономики — это не бандитизм. Защита экономики может выродиться в бандитизм, но по своему устройству она не бандитизм. Проблема твоего Senor'a К. в том, что он не может мыслить конструктивно. Везде, куда ни посмотрит, он хочет видеть личные мотивы в действии. Он хочет видеть жестокость. Он хочет видеть алчность и эксплуатацию. Для него всё это — назидательная пьеса, борьба добра со злом. А вот чего он не видит или не желает видеть, так это того, что индивидуумы — на самом деле игроки в структуре, которая превосходит личные мотивы, превосходит категории добра и зла. Даже госчиновники в Канберре и на местах, которые действительно могут быть бандитами на личном уровне — это я готов признать — которые, возможно, продают сферы влияния и занимаются спекуляциями ради личного обеспеченного будущего, — даже эти типы работают внутри системы, хотя и не обязательно осознают данный факт.

К примеру, существует утверждение — с подобного рода общими утверждениями мы сталкиваемся каждый день, — будто для тучных людей риск инфаркта выше. Что, строго говоря, означают эти слова? Они означают следующее: если взвесить несколько сотен или тысяч людей одного возраста, затем, используя тот или иной условленный критерий определения лишнего веса, разделить их на две группы, тучных и не тучных («нормальных»), и некоторое время следить за состоянием их здоровья, то обнаружится, что пропорциональная доля тучных людей, к определенному возрастному рубежу получивших инфаркт, больше, чем пропорциональная доля людей «нормальных», также получивших инфаркт. И даже если эта доля для отдельной наблюдаемой группы фактически не окажется больше, если повторить исследование многократно, в разных местах, с разными людьми и в разные периоды времени, доля всё - таки окажется больше; и даже

В тот день мы так и не вернулись в порт. На второй день плавания моя подруга не выдержала и попыталась броситься в море, и тогда они испугались, причалили у рыбацкой деревушки и высадили нас. Ну вот, одно маленькое приключение кончилось, думали они, пойдем поищем новое.

Внутри рынка, говорю я.

Хорошо, пусть будет внутри рынка. Что, как сказал Ницше, вне категорий добра и зла. Побуждения, добрые или злые, остаются всего-навсего побуждениями, векторами уравновешенной матрицы. А вот твой Senor этого не видит. Он из другого мира, из другой эпохи. Он далек

от современности. Феномен нынешних Соединенных Штатов ему недоступен. В Штатах он видит одну только битву добра со злом, причем зло олицетворяет ось Буш — Чейни — Рамсфельд, а добро — террористы и их дружки, культурные релятивисты.

Я спросила: А как быть с Австралией? Что ему недоступно в нынешней Австралии?

если доля пока не больше, нужно упорно и достаточно часто повторять исследование, и доля в конце концов увеличится.

Если спросить исследователя, откуда у него уверенность в том, что цифры в конце концов сойдутся и таким образом причинно-следственная связь между избыточным весом и инфарктом будет доказана, ваш вопрос перефразируют, ответ же облекут в следующую форму: «Я уверен на девяносто пять процентов» или «Я уверена на девяносто восемь процентов». Что значит быть уверенным на девяносто пять процентов, спросите вы. «Это значит, я окажусь прав как минимум в девятнадцати случаях из двадцати; или, если не в девятнадцати из двадцати, то в девятнадцати тысячах из двадцати тысяч», — ответит исследователь. А который по счету данный случай, спросите вы — девятнадцатый или двадцатый, девятнадцатитысячный или двадцатитысячный?

Только они ошибались. Для них ничего не кончилось. Мыс подругой вернулись в Канкун и пошли в полицию. Мы же знали их имена, фамилии и особые приметы. Полиция выпустила ордер, и эту троицу арестовали в следующем же порту, яхту конфисковали, история оказалась на первых полосах в самом Коннектикуте, или откуда они там были родом — в общем, мальчики попали.

Австралийской политики он просто не понимает. Он ищет крупные разногласия, а не найдя, выносит приговор нам, австралийцам: мы и узколобые, и ограниченные, и бессердечные (взять хотя бы дело бедняги Дэвида Хикса), а что касается нашей политики, она

бессодержательная, заключается в личном пиаре и словесных перепалках. Конечно, в Австралии нет крупных разногласий. Их нет ни в одном современном государстве — они давно изжиты. А чем, по-твоему, современность отличается от недавнего прошлого? Приоритетные вопросы, вопросы, имевшие значение, давно решены. В глубине души это даже политики знают. Политика больше не на сцене, не там, где идет основное действие. На сцене — экономика, а политика — так, для мебели. И этот твой должен бы радоваться, а не ворчать и не критиковать. Если ему хочется прежней политики, с государственными переворотами, заказными убийствами, без каких-либо гарантий, когда люди вынуждены хранить деньги под подушкой, пусть возвращается в свою Африку. Африка для него в самый раз будет.

Который из случаев данный? Который относится ко мне? Что для меня значит ваше заявление о переедании и его последствиях? Предполагается, что я извлеку следующий урок: раз я хочу избежать инфаркта, значит, я должен соблюдать умеренность в пище. Но уверили ли меня в том, что, если я буду соблюдать умеренность в пище, со мной точно не случится инфаркта? Нет. Бог играет в кости. Вероятностные заявления на то и вероятностные, что их нельзя опровергнуть посредством примера. Их можно подтвердить либо опровергнуть лишь с известной долей вероятности, посредством других статистических исследований, проводимых на других многочисленных предметах исследований; опровержение же может появиться исключительно в следующей форме: «Утверждение, что люди с избыточным весом больше подвержены инфарктам, нельзя подкрепить вероятностями, значит, в этом смысле оно, скорее всего, не является обоснованным».

Как в реальной жизни люди реагируют на заявление о том, что переедание чревато для них «повышенным риском инфаркта»? Вот один из ответов: «Зачем и жить, если нельзя получать удовольствие от еды?», и означает он следующее: при

Почему я вам всё это рассказываю? Потому что, когда мы пришли в полицию, местный jefe, дежурный офицер, очень милый, очень чуткий человек, сказал нам: А вы точно хотите это сделать (в смысле, вы точно хотите огласки), ведь вы же знаете, позор, infamia — он что жвачка — раз уж коснулся, обязательно прилипнет.

Алану сорок два. Мне двадцать девять. Вечер пятницы. Можно бы пойти куда-нибудь поразвлечься. А мы чем занимаемся? Мы сидим дома, пьем пиво, смотрим на корабли, теснящиеся на осколке Дарлинг-Харбор — из - за небоскребов виден только осколок — и обсуждаем старика с первого этажа, социалист он или анархист. Точнее, мы сидим дома, и Алан объясняет мне, что к чему со стариком с первого этажа. Я не осуждаю Алана, но мы же совсем никуда не ходим. Алан не любит моих друзей, тех, с которыми я дружила, когда еще не была с ним, а у него самого друзей нет, только коллеги по бизнесу, и он говорит, что они ему за рабочую неделю надоедают. Вот мы и торчим дома, как две старые одинокие вороны на суку.

Я говорю: А тебе не кажется, что мы слишком много времени тратим на Senor'a К.?

Еще как кажется, говорит Алан. О чем предлагаешь побеседовать?