Фараон Мернефта - Вера Крыжановская

— Смарагда, ты злоупотребляешь своим влиянием на меня. Но если я соглашусь помочь тебе, то с условием, что ты позволишь мне трижды поцеловать тебя.

При этом предложении она отшатнулась от меня, надменно выпрямилась и, трепеща от гнева, направилась к дверям.

Но Нехо вторично схватил ее за руку и шепнул какие-то слова, очевидно магические, потому что Смарагда остановилась и, обратив ко мне свое лицо, бледное как смерть, но чудно-прекрасное, произнесла упавшим голосом:

— Я согласна.

Я в опьянении сжал ее в своих объятиях и страстно поцеловал три раза ее похолодевшие губки.

После этого я дал ей необходимые наставления, как предохранить от чумы скот, еще не зараженный, и Смарагда, накинув на голову покрывало, удалилась в сопровождении Нехо.

Спустя несколько часов ко мне пришел Энох и сообщил, что послезавтра вечером в его загородном доме будет собрание старейшин всех колен Израилевых. Предполагалось обсудить и подготовить необходимые меры к предстоящему походу евреев, на тот момент, когда фараон согласится отпустить их.

Никто не сомневался, что согласие это будет дано, потому что, судя по всем признакам, чума, так искусно распространенная на скоте, должна была вскоре появиться и на людях. Все обстоятельства способствовали заразе: жара стояла невыносимая, воздух был насыщен вредными миазмами от трупов палого скота, — и если смерть начнет косить людей, Мернефта вынужден будет удалить причину стольких бедствий.

Как только наступила ночь, я отправился в назначенное место.

Старейшины были уже в сборе, большинство из них были почтенные старики. Вскоре вошел Мезу в сопровождении Аарона и занял наиболее возвышенное место.

Во время трапезы я не мог отвести глаз от нашего грозного вождя, которого в глубине души боялся. На его выразительном лице была непоколебимая решимость, взор его, горевший гением и отвагой, внушал мне уверенность в успехе трудного предприятия.

Осушив последнюю чашу вина, пророк встал с места и сказал:

— Братья, минута вашего освобождения приближается, ибо чума, опустошившая стада египтян, вскоре начнет опустошать их семьи, не исключая дворец недостойного фараона, который дерзает противиться воле Иеговы, хотя и видит, что жезл Предвечного без устали поражает его нечестивый народ. Но когда смерть войдет в его собственный дом, он содрогнется, и избранное племя выйдет на свободу из этой страны рабства для основания нового царства. Все должно быть готово к моменту, когда я подам сигнал выступления. Старейшины двенадцати колен Израилевых, слушайте же веление Иеговы, которое Он изрекает вам моими устами. Прикажите вашим женам и дочерям вымыть одежды, высушить их и тщательно уложить. Приготовьтесь взять с собою все, что у вас есть наиболее ценного, выпросите взаймы у египтян как можно более золота, дорогой посуды, драгоценных каменьев и хороших тканей. Навьючьте своих мулов и верблюдов всеми сокровищами, какие они только в силах снести, и не бойтесь ничего: вы — народ, избранный Богом, и по воле Иеговы должны уйти отсюда не голодными нищими, а богатыми и могучими людьми. Итак, Предвечный повелевает вам унести с собой золото отверженных, половина которого добыта вашим кровным трудом. Вы будете иметь в нем нужду, чтобы основать царство единого Бога и воздвигнуть Ему храм. Ничего нашего да не останется в Египте, кроме памяти гнева небесного, а потому вы должны взять с собой прах патриарха Иосэфа, дабы благословение предков последовало за вами в новое отечество.

Он отдал еще различные приказания относительно печения хлеба и других дорожных приготовлений, упоминаемых в Библии. Старейшины слушали его с благоговением, скрестив руки на груди.

— Все будет исполнено по твоему приказанию, — ответили они с глубоким поклоном.

Я возвратился домой, волнуемый странными чувствами. Как все «посвященные», я знал, что существует единый верховный Бог, столь великий, что на языке человеческом даже не было и имени для Него. Но если Мезу и рискнул уже разоблачить эту великую тайну, то как посмел он позволить себе принижать великого Творца вселенной до обыкновенной человеческой заурядности, покрывать Его именем обман и воровство, вкладывать Ему в уста мелочные предписания относительно пути, удобств и даже стряпни еврейского народа?

Я знал по опыту, как были строги, величественны и вместе с тем человеколюбивы те существа, которых наши таинства дозволяли вызывать и которые, однако, были только слугами высочайшего Двигателя бесконечности.

Никогда Озирис или Изида не стали бы предписывать кражу, смерть и заразу. Они проповедовали только добро и любовь к ближнему, во всех их храмах тысячи больных и странников получали исцеление от болезней или утешение в скорбях.

Облокотясь на балюстраду своей плоской кровли, я провел часы в думах и рассуждении с самим собою. Но страсть к Смарагде и жажда обладать ею в конце концов победили все сомнения совести.

Что мне, в сущности, за дело было до богов и египтян, лишь бы я сам был счастлив.

Следующие дни я провел в невыразимом беспокойстве и нетерпении.

Часами я расхаживал по комнате или по саду, ожидая, что вот-вот придут сказать мне, что страшная болезнь разразилась в городе. Если Смарагда сделается ее жертвой, то ко мне обратятся за помощью, и я, как врач, имеющий к ней во всякое время свободный доступ, легко могу устроить ее похищение.

Наконец однажды после полудня мать с озабоченным видом уведомила меня, что на нашей улице в трех домах появилась чума.

Вечером, когда я собрался идти в город, ко мне ворвались двое молодых людей, бледные и расстроенные. Один из них был Нехо, в другом я с удивлением узнал Омифера.

— Пинехас, — вскричал Нехо, крепко пожимая мои руки, — окажи нам услугу, за которую мы все вечно останемся у тебя в долгу: спаси Ильзирис, сестру мою, а также и Смарагду… За нее пришел просить тебя Омифер. Ты так искусен, что, верно, можешь вылечить их от чумы.

С минуту я колебался. Что мне было за дело до жизни или смерти сестры Нехо. Но если б я отказал последнему, то уж не мог бы взяться и за лечение Смарагды.

Поэтому я согласился и, дав Нехо все необходимые предписания, приказал ему торопиться. Он улетел как вихрь, оставив меня наедине с Омифером.

Затаив бешеную ревность, которую возбуждал во мне любимый ею прекрасный юноша, я смерил его ледяным взглядом.

— Кто ты, — спросил я, — и по какому праву дрожишь за жизнь Смарагды? Не послал ли тебя Радамес?

Омифер скрестил на груди руки и горько ухмыльнулся.

— Я люблю Смарагду, которая в настоящую минуту лишена убежища в своем собственном дворце. Узнав, что она заболела чумой, муж ее до того перепугался заразы, что выгнал ее вон. Поэтому я взял в свой дом больную, которая и теперь мне так же дорога, как и в дни здоровья и счастья. Я знаю, Пинехас, что ты великий маг и искусный врач, и потому обращаюсь к тебе за помощью. Назначь за нее цену, какую пожелаешь. Я охотно дам десять верблюдов, нагруженных самыми дорогими вещами, за спасение жизни любимой женщины.

Из слов этих я заключил, что Омифер не знал о моей любви к Смарагде, а если даже и слыхал что-нибудь о ней, то принял ее за обыкновенное увлечение, которое, по недостатку взаимности, в настоящее время давно уже угасло. Если бы он заподозрил истину, то, без сомнения, не рискнул бы вверить мне свою возлюбленную. Поэтому я ответил с равнодушным видом:

— Хорошо, я принимаю твое предложение. Пришли десять верблюдов, и я возьмусь за лечение Смарагды, но отвечать за ее жизнь могу лишь тогда, если буду иметь ее здесь, у себя под рукой, чтобы днем и ночью наблюдать фазы болезни.

— Если ты поклянешься мне ее спасти, то я привезу ее к тебе, — воскликнул Омифер, глаза которого заблистали радостной надеждой.

— Клянусь, что буду хранить и заботиться о ней так же, как ты сам сделал бы это, — ответил я с трепетавшим от восторга сердцем.

Он уехал, а я пошел к матери и, уведомив ее о присылке десяти верблюдов, попросил помочь мне приготовить все нужное для больной. Услышав об ожидающем меня великолепном заработке, Кермоза пришла в неописуемый восторг.

— Наконец-то, Пинехас, — воскликнула она, — твоя ученость дает нам что-нибудь и вознаграждает меня за все заботы и издержки на твое воспитание.

Мы заканчивали наши приготовления, когда появилось шествие.

Впереди невольники несли носилки, в которых лежала Смарагда, укутанная тонкими покрывалами, а за ними шел сам Омифер со служанкой.

Больную перенесли на постель, и я отпустил Омифера, сказав ему, что он может прийти на следующий день, а теперь я должен остаться один с больной, чтобы под лучами луны прочесть необходимые заклинания.

Оставшись один со Смарагдой, я снял покрывало и нагнулся над ее прекрасным, неподвижным лицом. Она находилась в забытьи и была так бледна, что цвет ее кожи почти не отличался от льняной туники. Но большое фиолетовое пятно на шее и другое на руке повыше локтя показывали опасность ее положения.