«Гладиаторы» вермахта в действии - Олег Пленков

Вместе с тем нужно помнить и о том, что, привыкшие считать вермахт единственным оруженосцем нации, некоторые немецкие армейские офицеры были обескуражены и возмущены активностью СС в Польше: после польского похода войсковые командиры вермахта представили Гитлеру том документов о зверствах СС в Польше, а эсэсовское начальство ответило предоставлением нескольких томов документов о зверствах вермахта{155}. Бесспорно, Гитлер стоял за эсэсовские методы; он пришел в ярость при известии о цивилизованном обращении с гражданским населением со стороны немецкой военной администрации, которую по этой причине почти сразу отстранили от власти в Польше. Руководство было передано партийному функционеру, который по указанию фюрера стремился превратить Польшу в «ад на земле». Уже в начале войны Гитлер смог эффективно удалить военных от политических решений, о чем свидетельствует анекдотический случай неосведомленности офицеров о развитии событий: 17 сентября 1939 г., когда генералу Альфреду Йодлю (оперативный отдел ОКБ) доложили, что войска Красной армии вступили на территорию Польши, он с ужасом спросил: «Против кого?»{156}

В Польше же с октября 1939 г. до начала 1940 г. настала самая худшая стадия оккупации, выразившаяся в полной анархии в процессе борьбы за компетенции между СС, партией, вермахтом и ведомством четырехлетнего плана. Именно тогда начались депортации евреев в гетто, переселение поляков в генерал-губернаторство и депортация рабочих-поляков в рейх. В самой Польше случаи мародерства со стороны солдат вермахта решительно пресекались офицерами. Гитлер был этим недоволен и даже отменил смертный приговор майору Рихарду Зала (члену олимпийской команды Германии по конному спорту) за то, что тот в пьяном виде застрелил четырех женщин, задержанных патрулем в неурочное время{157}. При этом Гитлер учитывал, конечно, не то, что офицер был известным спортсменом — нет, он хотел показать, что наказывать кавалериста вообще было не за что… Поначалу армейские юристы привлекали эсэсовцев к ответственности за издевательства и убийства евреев, что постоянно подпитывало конфликт между СС и армией. Гитлер, обозленный «непониманием» армией его расовой политики, приказал, во-первых, амнистировать всех эсэсовцев, а во-вторых — вывел СС из юрисдикции армейских судов. СС получили свои собственные суды{158}. С другой стороны, сопротивление немногих трезвых офицеров не имело никакого значения, так как среди офицеров вермахта все-таки преобладали энтузиазм и вера в фюрера. Пытавшиеся как-то мобилизовать Сопротивление руководитель абвера адмирал Канарис и его подчиненный полковник Ганс Остер быстро почувствовали себя беспомощными. В отличие от Первой мировой войны, когда немецкий Генштаб целиком взял контроль над государством, в 1939 г. Гитлер, а не военные, имел полный контроль над происходящим вследствие того, что он стал главнокомандующим. По всей видимости, Гитлер это сделал намеренно, словно предвидя, что победителя не судят и что именно военный руководитель станет хозяином положения — этот его маневр полностью удался: военные были оттеснены от власти.

Ситуация Первой мировой войны, когда военные в лице «двойного солнца» (фон Гинденбург, формальный начальник Генштаба, а на самом деле главнокомандующий, и фон Людендорф, формальный генерал-квартирмейстер, а на самом деле начальник Генштаба), а не кайзер или канцлер, были настоящими хозяевами положения, — не повторилась. Следовательно, генералам в 1939 г. осталось только исполнять приказы или уйти в подполье и там начать борьбу против нацистского режима. Ясно, что к этому были готовы немногие. В этом нет ничего удивительного, поскольку в немецком общественном мнении и в армии мотивация войны против Польши была признана достаточной по следующим важным причинам: во-первых, проведение новых границ и ревизия Версальских установлений были постоянной целью внешней политики Германии, настойчивое требование которых во многом обеспечило Гитлеру поддержку немецкого народа. Даже в период Веймарской республики, когда Штреземан отказался от прямого ревизионизма, немцев не оставляла мечта о возвращении Данцига, территории «польского коридора», восточной части Верхней Силезии. 26 января 1934 г. Гитлер заключил с Польшей договор о ненападении только для дезориентации мировых держав; впрочем, сейчас ясно, как он относился к любым договорам. Во-вторых, сенсационный аншлюс Австрии (впервые в истории Европы одно государство было присоединено к другому мирным путем), триумфальное присоединение Судетской области после Мюнхенской конференции, возвращение округа Эйпен-Мальмеди и даже коварное расчленение Гитлером Чехословакии подтверждали мнение немцев о том, что польская кампания завершится триумфально — удовлетворением «справедливых немецких требований». В-третьих, геббельсовская пропаганда ни на миг не прекращала массированного давления на немецкое общественное мнение, беспрестанно «разоблачая» польские злодеяния в отношении местных фольксдойч. По этой причине заявление Гитлера 1 сентября о том, что он испытал все средства, прежде чем обратиться к войне, встретило у большинства немцев полную поддержку и понимание. Как вспоминал американский журналист Уильям Ширер, «если во всем мире считали, что Германия нарушила мир, то в Германии, наоборот, большинство полагало, что виновата Польша»{159}. Гитлер, со своей стороны, умело усиливал это впечатление. Незадолго до начала войны он сказал: «Отношения с Польшей стали невыносимыми. Моя политика в отношении Польши до сих пор противоречила воззрениям нашего народа. Состояние напряженности на длительный срок нестерпимо. Инициатива не должна перейти в другие руки. Сейчас момент благоприятнее, чем будет через 2–3 года. Нельзя же вечно стоять друг против друга с винтовкой на боевом взводе. Предложенное нами компромиссное решение потребовало бы от нас изменения нашего мировоззрения и жестов доброй воли. С нами снова заговорили бы на языке Версаля. Возникла бы опасность потери престижа. Мы стоим перед лицом суровой альтернативы: либо нанести удар, либо быть раньше или позже уничтоженными»{160}. Разумеется, миф о навязанной Германии войне поддерживали армия, партия, пропаганда и МИД. Последнее даже издало «Белую книгу» о причинах польской войны, в которой только поляки обвинялись в войне, а также приводились «случайно обнаруженные» тайные документы, которые однозначно указывали на злодейские намерения поляков. Даже осведомленные люди очень мало знали о том, что происходит в Польше — большинство было уверено, что вступление вермахта в Польшу последовало вследствие нападений поляков на фольксдойч. Некоторые современники передавали: большинство немцев было уверено в том, что истинным виновником войны является Англия, преследовавшая свои собственные цели{161}. По всей видимости, и сам Гитлер искренне верил в то, что правда на стороне Германии — иначе он не пошел бы на чудовищный риск войны на два фронта. На Западе Германия имела слабые силы, и ее граница практически не была укреплена. Генерал Фридрих фон Меллентин писал, что после знакомства со знаменитым Западным валом или широко разрекламированной «линией Зигфрида» он понял, какой опасной игрой была Польская кампания и как серьезно рисковало немецкое командование. Второсортные немецкие войска, оборонявшие вал, были плохо вооружены и недостаточно обучены, а оборонительные сооружения были далеко не такими неприступными, какими их изображала пропаганда{162}.

Огромное большинство немцев было огорошено известием о начале войны; генерал-полковник Йодль вспоминал, что в начале сентября ни один военный не знал точно, идет ли речь о попытке принудить поляков к переговорам силой или о начале войны. Это свидетельствует не столько о хранении военных секретов в Третьем Рейхе, сколько о продуманной и хорошо организованной пропаганде. Именно она способствовала возникновению у немцев односторонних и неверных оценок как намерений противника, так и целей Гитлера; не в последнюю очередь она способствовала усилению страха, который был на руку Гитлеру и способствовал некоторой солидарности немцев. За два дня до начала войны Томас Манн отмечал в дневнике: «У Гитлера нет никаких намерений вести войну»{163}. Даже СД в своих «Вестях из рейха»{164} не проронила ни слова о состоянии настроений в стране в связи с началом войны — очевидно, немцы были в смятении. Карточная система распределения продуктов питания была введена сразу, но поскольку нормы выдачи продуктов были достаточными, то их восприняли как обычную меру предосторожности, а не как знак приближающейся катастрофы. Тем более что в конце сентября нормы еще и подняли. Эйфория от победы над Польшей не длилась долго — уже 3 октября генерал фон Лееб в дневнике отмечал: «У немцев настроение плохое — никакого энтузиазма, никаких знамен над домами. Все ждут мира, люди сознают бесполезность войны»{165}. В немецком народном характере было нечто такое, что выдавало склонность немцев к героизации своих государственных деятелей, к вере в их всемогущество, в то, что они способны на невозможное. Вследствие этого многие немцы свято верили, что и этот конфликт с Западом Гитлер сможет уладить мирным путем, а когда сделать это не удалось, то немецкое разочарование удалось сломить лишь следующими громкими военными победами.