Доверься мне (ЛП) - Мак Бекка

Надо мной раздается смех, когда Картер кладет свой подбородок мне на макушку.

— Самые милые варежки, которые я когда-либо видел.

Елка оживает, разноцветные огни мерцают, делая эту декабрьскую ночь волшебной, а толпа вокруг нас охает и ахает.

— Она прекрасна, — шепчу я.

Картер крепко обнимает меня.

— Да, и вправду.

Когда елка зажглась и парк опустел, Картер проводил меня к такси, стоящему на обочине.

Я вижу роскошный, полностью черный внедорожник.

— Я знаю, что ты заказал самый дорогой вариант.

Он пожимает плечами, смущенно улыбается.

— Докажи это, малышка.

Я хихикаю.

— Спасибо за сегодняшний день, Картер. Было весело.

Он кивает, и останавливает меня, когда я тянусь к двери.

— Подожди. Что ты делаешь в канун Нового года? У нас вечеринка с командой. Кара и Эммет будут там. Может, ты придешь?

— О, я не…

— У тебя уже есть планы?

— Ну, нет, но…

— Тогда ты придешь, — он как щеночек поднимает лапки, когда я открываю рот, чтобы возразить. — Пожалуйста, Олли. Это будет весело, — он делает шаг к дверце машины. — Ты не уйдешь, пока не согласишься.

Я закатываю глаза.

— Ладно, хорошо. Я приду.

Он ударяет кулаком по воздуху.

— Ага!

— Это не свидание, — быстро напоминаю я ему, толкая его в плечо.

Он качает головой, подняв руки вверх.

— Не свидание, — он открывает дверь и жестом предлагает мне забраться внутрь, а затем пристегивает меня. Он кладет коробку с булочками с корицей мне на колени и отступает назад, почесывая затылок. — Эм, Олли?

— Да?

— Прости, что расстроил тебя в пятницу вечером и заставил почувствовать себя брошенной.

Мой рот искривляется.

— Мне жаль, что я действительно бросила тебя.

— Но не жаль, что ты ревновала.

— Я не ревновала.

Картер ухмыляется.

— Тебе так идет зеленый цвет.

— Заткнись, — я улыбаюсь ему. — Увидимся в канун Нового года.

Он кивает.

— Не свидание.

— Не свидание, — повторяю я.

Он закрывает дверь, стучит двумя пальцами по стеклу и кричит: — Это свидание!

ГЛАВА 9

СОБАКИ > ДЕВУШКА НА РОЖДЕСТВО

Рождество я люблю и ненавижу.

Это было мое любимое время когда я рос. Да, это был не просто праздник, это был целый чертов сезон.

Он начинался в ноябре, когда воздух в Ванкувере остывал настолько, что мой отец включал печь. Рождественская музыка из стереодинамиков в нашей гостиной по всему дому, начинала играть сразу после Дня памяти павших10. Мы едва успевали снять украшения к Хэллоуину, как мама доставала с чердака все коробки с надписью «Рождество».

Она начинала марафон праздничной выпечки с шоколадных шариков, с начинкой в виде арахисовой пасты, хоть и прошлым Рождеством она клялась, что начнет позже. Чем раньше она начинала, тем больше мы ели, а за две недели до Рождества она паниковала, сходя с ума от того, что ей нечем было нас удивить.

Но больше всего я любил первое воскресенье декабря. Мы были занятой семьей, всегда в движении — я и моя сестра даже в детстве профессионально занимались спортом. Но в этот день мы каждый год исправно освобождали свое расписание. Мы начинали с завтрака в нашей любимой закусочной, и я всегда брал панкейки с «Орео». Потом мы отправлялись на елочную ферму, где пробирались через заснеженные и не очень поля в поисках идеальной рождественской елки.

У папы был пунктик на рождественской елке. Она должна была быть не менее девяти футов в высоту и достаточно широкой, чтобы вокруг нее могли поместиться мы все. Она должна была идеально вписываться в пространство у главного окна в нашей гостиной. Ему хватало нескольких минут, чтобы сказать елке «нет» и отправиться искать дальше. Мы с сестрой всегда соревновались кто быстрее найдет идеальную елку — ту, которая впечатлит нашего отца. В один год он купил две, потому что сказал, что мы нашли две идеальные.

Когда мне было десять лет, он показал мне, как пользоваться пилой, и мы вместе спилили елку. Я помог ему донести ее до грузовика, и мы вместе затащили ее в пикап.

Когда мы возвращались домой с елкой, мама включала рождественские мелодии, готовила бутерброды, и мы вчетвером вместе украшали елку. Потом мы ложились на диван с кружками горячего шоколада и подносом рождественских лакомств и смотрели Санта Клауса. Когда я был маленьким, всегда мечтал, чтобы папа стал Сантой, как это сделал Тим Аллен в фильме. Он обещал взять меня с собой на Северный полюс, если это когда-нибудь случится.

Я любил все, что было связано с Рождеством.

Но семь лет назад мы потеряли моего отца, и Рождество навсегда изменилось.

Заглушив двигатель у дома моего детства, я смотрю на невзрачный дом. Там нет ни единого огонька или украшения, указывающего на время года, и я знаю почему. Каждый год я предлагаю маме развесить их, даже умоляю ее, но она лишь грустно улыбается и предлагает сделать это в следующем году.

Все же, она пытается подарить нам пазлы Рождества, которое мы по ее мнению хотим, даже несмотря на то, что эти усилия обостряют непрекращающуюся боль в ее груди. Она притворяется, что каждое Рождество без моего отца рядом с ней, ее не убивает. Я ненавижу наблюдать за ней в таком состоянии, видеть ее такой сломленной, когда она заслуживает столько любви.

— На что ты смотришь?

Усталый, тихий голос справа от меня заставляет меня подпрыгнуть, потому что я забыл, что приехал не один. Я улыбаюсь своему другу, его бледно-голубые глаза медленно перемещаются по машине, словно он пытается увидеть то, что вижу я, хотя и не может.

— Откуда ты знаешь, что я на что-то смотрю, старик?

Хэнку восемьдесят три года, он начал терять зрение в пятнадцать лет из-за наследственной болезни Лебера. Сначала болезнь забрала его левый глаз, а через несколько месяцев видеть перестал и правый. Хоть он и видит тени, он официально признан слепым с шестнадцати лет.

Хэнк постукивает двумя пальцами по месту между глазами.

— Третий глаз. Некоторые люди называют это материнской интуицей.

— Ты не мать, — напоминаю я ему, если он вдруг забыл.

Он смеется и глубокие морщины преображают его обветренное лицо, он проводит рукой в перчатке по своему рту.

— Мать разрешила повесить гирлянды в этом году?

— Нет, — я вздыхаю и выхожу из машины под падающий снег. Открыв заднюю дверь, я с заднего сидения выпускаю Дублина, собаку-поводыря Хэнка, а потом обхожу машину, чтобы помочь Хэнку.

— Знаешь, это тяжело, — тихо начинает он, беря меня за руку, чтобы я подвел его к Дублину. — Жить без своей половинки. Справлять праздники без них. Новый год и дни рождения. Черт возьми, даже слушать вечерние новости без них тяжело. Все тяжело, Картер.

Конечно, мне это известно. Я наблюдал за тем, как год за годом страдает мама. А Хэнку знакомо это чувство, потому что четырнадцать лет назад от рака умерла его возлюбленная, с которой он был со школы, так же как семь лет назад умер мой отец. Так мы с Хэнком познакомились — в худший день моей жизни.

Я стряхиваю снег с пальто, прежде чем войти в дом и снять ботинки. Дублин терпеливо ждет рядом с Хэнком, пока я помогаю ему снять пальто. Я улыбаюсь, глядя, как пес переминается с лапы на лапу, ожидая пока ему разрешат побежать на кухню. Он самый очаровательный золотистый ретривер в мире, но, вероятно, самая плохо обученная собака-поводырь.

Возможно, дело не в дрессировке, а в том, как Хэнк забивает на правила с ним. Дублин всегда готов прийти на помощь, когда нужен, но Хэнк не любит держать его в рабочем режиме слишком долго. Он говорит, что собакам нужно позволять быть собаками. Хэнк довольно-таки самостоятелен, и предполагаю, что он завел Дублина скорее ради уюта и эмоциональной поддержки.