Шкурка бабочки - Сергей Кузнецов

Я хорошо знал все те места, где проводил время с моей курьершей. Наметанным взглядом я умел сразу определять, какой подъезд лучше подходит для очередного краткого свидания. Предпочитаю те, где лифт и лестница разделены и на площадке верхнего этажа можешь чувствовать себя в безопасности. С возрастом, однако, я начал отдавать предпочтение девушкам, у которых была своя квартира. По счастью, таких становилось все больше, даже студентки стараются снимать жилье, а не тесниться с предками – что уж говорить о Ксении, которая как-никак моя начальница, и даже память о кольце ее губ, охватывающих мой член, никак не отменяет этого факта. Но даже если забыть об этом, было бы в самом деле неудобно, если бы взрослый, солидный мужчина увлекал юную спутницу в подвал, как прыщавый подросток. Оставались еще гостиницы, но они дорожали с каждым годом, а заплатить пятую часть своей месячной зарплаты за два часа объятий у меня не поднималась рука. Я же все-таки семейный человек, отец двух детей, муж своей жены.

Изменять жене очень просто. Особенно если жена – тоже человек свободной профессии, свободных взглядов на жизнь, если у вас – свободный брак, а она готова закрывать глаза на твои измены. Она садится на тебя верхом, закрывает глаза и начинает мерно раскачиваться, пока вдруг не взорвется протяжным вздохом и не рухнет, придавив тебя тяжелой грудью и разметав рыжие, начинающие седеть волосы. Осторожно придерживая ее за ягодицы, сделаешь еще две-три фрикции и тоже разрядишься. Вот и все, финита, можно открывать глаза. В нашем сексуальном дуэте Оксана отводит мне пассивную роль, да и то – не слишком часто. Давно уже мне не удается уговорить ее как-то разнообразить наши игры, так что времена, когда юная студентка РГГУ показывала мне на ковре в родительской гостиной основы сексуальной акробатики, давно канули в Лету. Она любит позу сверху, и я не знаю, чего здесь больше – тонкостей физиологии или желания доминировать. Миссионерская позиция оказалась в нашей семейной жизни экзотикой. Наверное, последний раз мы испробовали ее в тот день, когда Оксана запретила мне ехать в Чечню.

Изменять жене очень просто. Особенно если знаешь, почему ты это делаешь. Если однажды утром ты просыпаешься с чувством, что твоя жизнь проходит впустую, зажатая между рутиной работы и рутиной семьи. Я люблю свою работу и люблю свою семью, но мне обидно быть обычным корреспондентом, который иногда берет интервью для онлайн-газеты второго эшелона. В профессиональном смысле я – успешный неудачник. Успешный – потому что все-таки получаю деньги, которые не стыдно принести домой. Неудачник – потому что даже я сам не узнаю своих статей через год. Все было бы иначе, если бы у меня хватило таланта стать таким колумнистом, как Панюшкин, – и мои колонки цитировали бы друг другу при встрече знакомые. Или если бы я смог тогда поехать в Чечню.

Я не жалею о своем выборе. Я выбрал семью, а не работу, но и в семье я чувствую себя все тем же успешным неудачником. Мои дети любят меня, моя жена поддерживает в трудную минуту. В конце концов, мы тащим этот воз вместе – мои интервью в «Вечере.ру» и Оксанины статьи в Harper's Bazaar или Elle в сумме дают наш завтрак, обед и ужин, то, ради чего и трудятся пять миллиардов из шести населяющих Землю. Я – очень успешный неудачник, я люблю свою жену и своих детей. Но мне тесно в нашей жизни, точно так же, как нам вчетвером тесно в двушке, оставшейся от Оксаниных родителей.

Сексуальная акробатика с малознакомыми женщинами – это единственная война, куда я смог отправиться. Подвалы, где хлюпает под ногами вода, лестницы, где хрустит под подошвой бутылочное стекло, заброшенные здания, предназначенные на снос, хриплый вскрик, ладонь, зажимающая рот, – это для меня как Гудермес, Моздок и Грозный, где я так и не побывал. Я не состоялся как журналист, но хотя бы как мужчина я не чувствую себя лузером. Я помню их всех, от девочки-курьерши с проколотым пупком и розочкой на левой ягодице – и до сорокапятилетней американской журналистки, с которой летом 1996 года мы в роскошном люксе «Рэдиссон-Славянской» отмечали победу Ельцина водкой и оральным сексом. Всех – от однокурсницы Наташи, соблазнившей меня через полгода после свадьбы, и до Ксении, чей режущий ухо крик я впервые услышал только на прошлой неделе. Эти воспоминания – мои никому невидимые трофеи; фотографии, привезенные из тех краев, где я мог не чувствовать себя неудачником.

Изменять жене очень просто. Нужно только знать грань, где ты должен остановиться. Нужно только всегда помнить, что эти женщины обречены стать воспоминанием, невидимым трофеем, а твоя жена останется до самой смерти. Это очень просто – уважать свою жену, особенно если ты прожил с ней десять лет и у вас двое детей. Сексуальная акробатика невозможна с телом, которое ты знаешь, как свое собственное; это все равно, что попытаться поцеловать себя в пятку. Ваши тела притерлись друг к другу и не нуждаются в лишних движениях, синхронно покачиваясь на водах Леты, в самом эротичном ритме, какой могут знать мужчина и женщина. Ритм называется «мы будем стареть вместе», и его отмеряет кипящая вода в утреннем чайнике, новогодние куранты и редкие протяжные вздохи в ночном воздухе спальни. Каждое утро вы просыпаетесь вместе и каждую ночь вместе засыпаете, каждый день ты смотришь, как прорастают седые волоски в рыжих прядях, каждый месяц вдыхаешь запах нерожденных детей, покидающих в свой срок ее лоно. И когда Оксана спит рядом с тобой, ты обнимаешь ее и, засыпая, думаешь, какие незримые трофеи хранит ее память. Сексуальная акробатика невозможна с телом, которое ты знаешь, как свое собственное; и точно так же невозможна измена.

18

Я люблю выходные. Можно не вставать в девять утра, чтобы к одиннадцати успеть на работу, можно полежать в постели, затем принять душ, постоять у зеркала, посмотреть, как по зеркалу стекают капли, как с каждым годом оплывает мое тело. Когда-то я дала себе слово, что в моей собственной квартире у меня в ванной будет зеркало во всю стену – вероятно, я видела это на видео, в какой-нибудь сомнительной эротической ленте, пятой производной «Эммануэли», немецком софт-порно или в скандинавском кино о бесконечных похождениях пяти, шести или семи полногрудых шведок во всех странах мира. Мы с подружками, приличные, возвышенные девушки с исторического факультета тогда еще Ленинградского университета, собирались иногда в квартире у Катьки, обсуждали Набокова и Бродского, а потом смотрели порно. Лиза однажды принесла настоящий хард, с членами, полной эрекцией, всеми делами, но мне было неприятно, и я поспешила домой, сославшись на зачет, до которого было еще две недели. Вот, значит, в одной из этих сравнительно невинных лент я и увидела зеркальную ванную, не помню уж, что там происходило, но мысль эта запала мне в голову, и вот теперь я, Ольга Крушевницкая, тридцатипятилетняя женщина, IT-менеджер, успешный профессионал, стою голая перед зеркалом, одна-одинешенька.

Конечно, однажды мы с Олегом попробовали трахнуться, глядя в это зеркало. Не помню что нам показывали в юности, но наверняка в кино все выглядело куда эстетичней. В реальности ноги скользят по дну ванной, трахаться и одновременно смотреть в зеркало очень неудобно, а под конец занавеска рухнула нам на голову, как в другом фильме, таком страшном, что в свое время я ровно в этом месте выключила телевизор и порадовалась, что одна-одинешенька в квартире, можно никого не стыдиться и не врать, что надо готовиться к зачету.

Наверное, Ксюша любит смотреть фильмы про маньяков, может быть, ее даже возбуждают истории о том, как люди в масках преследуют визжащих девушек, вооружившись огромными тесаками. У девушек в таких фильмах всегда огромная грудь, как у этих многочисленных шведок с острова Ибица и других средиземноморских островов. Так что я могу за себя не беспокоиться: грудь у меня вполне обычная, размера второго от силы, да еще и отвисшая за последние годы.

Было бы хорошо, если бы у меня уже был ребенок: тогда, глядя по утрам в зеркало, я бы понимала, что моя грудь отвисла, потому что маленький мальчик или девочка пил оттуда молоко и пинал меня кулачками. Глядя на свою обвисшую грудь, я бы думала о своем ребенке, а так думаю только о времени, которое проходит, и о том, что тело мое оплывает, как свеча, забытая на солнцепеке. Оплывает каждую минуту, даже сейчас, когда я стою перед зеркалом в ванной, одна-одинешенька.

Олег говорит, что ему нравится мое тело, что это тело зрелой женщины, тело, которое многое пережило. Я не хочу его разочаровывать, не так уж много пережило мое тело, если не считать одиноких пробуждений в собственной постели. Мой сексуальный опыт поневоле ограничен теми мужчинами, которых я любила. Было их совсем немного – вероятно, потому, что я так и осталась девушкой из интеллигентной ленинградской семьи, где мама объясняла, что главное в жизни – это любовь, так что слова «секс» в нашем доме вообще не произносили. Я трудно влюбляюсь и медленно разлюбляю и всегда могла только завидовать своим подругам, заводившим курортные романы, будто они были не ленинградские девушки из интеллигентных семей, а все пять, шесть или семь шведок, перебравшихся с острова Ибица в Коктебель, Репино или Сестрорецк.