Искры в камине - Николай Спицын

– Да ладно тебе! Это же быстро, мы разговариваем – и то дольше… Или давай так, ты ступай к Завьяловой, а я пойду твоих предупредить, что все в порядке и ты сейчас вернешься!

– Нет, я не могу. Я ведь сам болею и вообще… А почему ты сам не хочешь? Что это ты вдруг стал таким стеснительным?

– Ты что! Куда же мне с такой рожей!

Он приблизил ко мне лицо.

– Смотри…

Видок у него и правда был жутковатый.

– Отнеси, Юрец, а? Вы с ней все-таки соседи…

– Да я и не был-то у нее никогда!

– Ну, все равно…

– Нет, – сказал я как мог твердо. – Сводней быть не согласен. Хочешь – обижайся…

– Да брось ты, какой сводней! Отдал букет – и до свидания! Даже говорить не надо, от кого. Мол, один человек просил передать… Всего и делов-то! Я бы и сам, но ты же видишь… пугать ее неохота.

– А может, ее и дома еще нет…

– Да дома она, дома… Я ей сейчас звонил…

– Значит, она тебе и телефон дала…

– Через девчонок узнал… Шапкин, я тебя как друга прошу!

Ну, что ж… Никуда не денешься, придется, видно, и через это пройти…

– Давай, – принял я у Горшка из рук здоровенный газетный куль. Ладно уж, так и быть… Человек все-таки за любовь пострадал… – Ни-че-го себе! Сколько же ты за них отдал?

– Да, ерунда… Магазинные… Ну я тебя здесь подожду?

– Как хочешь…

– Да уж я подожду. Ты ведь быстро?

– Пулей…

Вот так. Еще и отчет придется давать о проделанной работе.

У самой двери я раскутал цветы – это были гвоздики – и запихал газету в карман, кое-как ее скомкав. Прикоснулся к кнопке звонка, за дверью что-то коротко пискнуло – и только. Подождав с полминуты, я снова позвонил, на этот раз более продолжительно, и услышал теперь полноценную трель электронного «соловья» и приготовил себя к просмотру стандартных кадров, знакомых по сотням фильмов: героиня появляется на пороге, крупным планом цветы, крупным планом фальшиво изумленное лицо: «Ах! Какая прелесть! Неужели это все мне?..» Тебе, тебе! Кому же еще…

Сердце колотится, как будто на тридцатый этаж поднялся, а не на третий… Это от того, что я все еще болен… Да, только от этого.

Итак: звонок, дверь крупным планом… легкие шаги…

– Юра…

Она застыла на месте и молча глядела на меня, должно быть, полчаса. Я выставил вперед гвоздики, но она и глазом на них не повела.

«Да, Рита… Вот пришел… Сам не ожидал, что такое может быть… Но вот, бывает…»

– Здравствуй…

– Добрый вечер! – как бы очнулась она и рассмеялась, тряхнув распущенными по плечам волосами. – Прости, это я… от неожиданности немного остолбенела… Входи!

Она распахнула дверь и чуть отступила в сторону, освобождая мне дорогу.

– Ну входи же…

В школу она всегда надевала форму, и я никогда ее в другой одежде не видел, и теперь, в зеленых чувяках с загнутыми вверх носами, в зеленых шароварчиках и белой маечке с изображенным на груди апельсином она была… Она казалась мне…

«Так ты еще и вот какая, Рита… Извини, что бессовестно глазею, но… Ведь ты – шамаханская царица! Настоящая! Как та девица из сказки, что вся сияла как заря…»

– Ну что же ты! – она переступила порог, взяла меня за руку и с силой потянула. – Не стесняйся!

– Нет, нет! Я на секунду! Только вот это… – начал я упираться и совать ей букет. – И меня ждут во дворе…

– Ничего, ничего! Заходи, не бойся, одна я сегодня дома, сама себе хозяйка… И у-ми-раю от скуки!

Она пропускала мимо ушей все, что я ей пытался говорить, и сопротивляться я долго не мог по своей слабости, которая пришла на смену кошмарам последних дней и ночей…

– Во-от молодец, давно бы так… – взяла наконец-то она цветы и защелкнула оба замка. – Ага! Попался! Теперь ты мой пленник! Пальто – сюда… Нет, нет, разуваться не нужно…

Она смотрела чуть исподлобья и улыбалась – есть у нее такая черта.

– Ты пришел… Надо же, ты – пришел…

«Я понимаю тебя, Рита… Сам себе удивляюсь, честное слово. Ведь с самого начала, как ты появилась в нашем классе, твердо решил: никогда к ней не подойду, никогда не заговорю первым, никто не сможет даже за спиной у меня шушукать, что вот, мол, и этот туда же, и этот набивается к ней в свиту… Как видишь, это мне неплохо удавалось до нынешнего дня… Но и то, что сейчас происходит, – это ведь в первый и последний раз, да, в первый и последний, можешь не сомневаться, и не по своей воле я здесь, и сейчас я открою тебе это, вот сейчас и скажу…»

– Надо же… Ну, проходи вот сюда и располагайся, где тебе удобнее, а я пойду поищу, во что их поставить… Проходи, проходи! – она легонько подтолкнула меня к двери в комнату, которая, как я понял, принадлежала ей, а сама скрылась, кажется, на кухню, зазвенела там посудой…

Я украдкой вернулся к вешалке и все же снял сапоги. Там, куда мне предстояло сейчас войти, лежал на полу ковер, какой у моих родителей в спальне висит на стене… Заодно быстро причесался перед большим зеркалом.

– Ну что же ты здесь топчешься! – сказала Рита, появляясь в прихожей с цветами, теперь уже поставленными в большую стеклянную банку. – Сбежать хотел? Не получится!

Она так же, как давеча, взяла меня за руку и повела за собой, и я уже не сопротивлялся ее приветливой силе.

– Вот здесь я живу… Хотя правильнее было бы сказать – доживаю. Знаешь, ведь мы переезжаем…

«Знаю, конечно, знаю, Рита. Еще три-четыре месяца, и… Скорее бы настал этот день!»

– Будешь по мне скучать? – обернула она лукавое лицо, обеими руками устанавливая банку с колеблющимися на длинных стеблях гвоздиками посреди письменного стола. – Пусть будет так, ладно? Видишь ли, маман уже начала постепенно упаковываться и в первую очередь, конечно, упрятала все вазы… Ну, так будешь скучать?

«Буду ли… Да я уже сейчас тоскую по тебе… Для меня и теперь тебя уже нет. Мне легче так… Поймешь ли ты меня? Пожалуй, поймешь, если я все это тебе скажу. Но ведь нет, никогда, никогда не скажу… Ни тебе, ни кому-либо другому. Кто у меня лучший друг, Сережа Курилов? И Сереже не скажу…»

– Что молчишь?

– И без меня найдется достаточно скучальщиков… Хватит на твою долю страдателей. Я не из их числа…

«Нет, Рита, нет… Даже намека я тебе не дам, даже махонького намека… Что же, пустить все насмарку? Всю мою игру талантливую, изощренную, которой я хотел принести в жертву Бабкину, – слава богу, что не получилось! – притворство, которое даже ясновидящая Петракова не разоблачила, не сумела раскусить? Нет, моя тайна умрет вместе со мной…»

– Грубить хозяйке! Воспитанные люди так себя не ведут… Однако и хозяйка хороша, до сих пор гостя не посадила! Где же тебе будет удобнее… Да, пожалуй, вот здесь.

Снова, как маленького, за руку, она подвела меня к тахте, покрытой клетчатым пледом, и шутливо, но сильно толкнула на нее. Я так и плюхнулся, растянулся поперек этого персидского изобретения, угодив локтем в маленькую думку, на которой была пестро вышита не то жар-птица, не то колибри в масштабе тысяча к одному. Ноги-то у меня буквально подкашивались от усталости…

– Во-от, – приняла мое падение как нечто естественное. – Во-от, сию минуту и угощение будет… Ты что предпочитаешь, чай или кофе? Ну выбирай!

«Чай, кофе… Да из твоих рук я бы с благодарностью принял даже починкинское пойло, от которого потом чуть не умер…»

– Не надо ничего, Рита, спасибо… Мне уже правда нужно идти, я ведь только…

– Нет, нет, нет! – она положила руки мне на плечи, не давая подняться. – Я же сказала: ты – мой пленник! Значит, что? Значит, подчиняйся!

«Подержи свои руки подольше вот так, Рита, пожалуйста… Да, сердце мое от этого замерло, и я боюсь, что может оно и совсем остановиться, но пожалуйста, пожалуйста…»

– Ты извини, Рита… Не нравится мне это слово – пленник. От плена и до рабства рукой подать…

– А-а! Не хочешь быть рабом? – она тряхнула головой, и волосы ее чуть не задели меня по лицу.

Впервые так близко я их увидел. В школу она приходит гладко причесанная и на затылке такой узелок закручивает, как балерина. А тут – свободны, только схвачены округ головы золотистой тесемкой, чтобы не лезли в глаза…

– Не хочу.

– Даже моим? – сверкнула черными, опасными глазами капризная шамаханская царица, из-за которой брат может убить брата, и отец их забудет, кто виновница смерти, едва увидит ее…

Все есть у Пушкина, все. И то, что было, и что будет…

– А разве ты любишь рабов?

Она не ответила и отошла к противоположной стене, где рядком стояли пианино и стереоустановка, шикарная техника, не наша, кажется. Порылась в пластинках.

– Что тебе поставить, чтобы ты не скучал? Ты как, любишь негритянских певиц?

– А Зыкина у тебя есть?

– Кто?

– Людмила Зыкина…

– А кто это?

– Ну это наша, белая певица.

– Не-ет… – растерялась Рита. – Такой нету…

– Тогда ничего не нужно. Я только Зыкину и слушаю.

– Хорошо, тогда вот тебе… – она взяла из книжного шкафа несколько больших альбомов. – Посмотри пока живопись, а я мигом. Советую начать с импрессионистов…