Гойда - Джек Гельб

думать о диких дебрях – там недалеко и покалечиться о корягу али о камень какой. Вняв разуму, Басманов и не пытался скрыть досады на лице своём, да пару раз и впрямь обернулся чрез плечо, точно подыскивая тропу почище – авось! Да что там – грязища сплошь, да и только.

– Да обожди, пущай распогодится – и хоть на все четыре стороны! – молвил немец, выправляя своего коня.

– Я-то обожду, – вздохнул Фёдор, – да как переменится воля нашего царя, добрый свет, батюшки, и всё! И будет мне все четыре стороны!

Штаден усмехнулся, пожав плечами.

– Смешно ему… – вздохнул Фёдор, поглаживая Данку по сильной шее.

* * *

– Афанасий Иваныч, – доложил голос рынды.

– Пусти, – отозвался хриплый голос царя.

Ещё не переступив порога, Афанасий сразу уловил – владыка пребывает в духе скверном, гневливом, ибо подле ног Иоанна лежал несчастный крестьянин, снискавший этот гнев на себе. Не иначе как нёс весть дурную али и того хуже – просто под горячую руку попался. Царь жестом призвал рынду убрать тело с глаз долой да поднял взор на Вяземского. Очи Иоанна не остыли от яростного пламени. В этот миг Вяземский воздал хвалу, что нынче есть добрые вести.

Безмолвно Афанасий поклонился и с тем оставил на столе донос, подписанный накануне. Владыка отшвырнул посох в сторону, и тот стукнулся о стол. Резьба царственного посоха покоробилась да окропилась кровью. Иоанн схватил бумагу и принялся читать сквозь сумрак.

– От же гнида… – усмехнулся Иоанн, глядя поверх бумаги на опричника.

У Афанасия точно камень с души упал, и он ответил короткой улыбкой да развёл руками.

– Каких ещё поискать надобно, великий государь, – согласно кивнул князь.

– Я приму его последнюю исповедь, – глубоко вздохнул царь, обернувшись к красному углу своей опочивальни.

Святые образа из своего угла взирали на владыку, и, повернувшись к ним, Иоанн осенил себя крестным знамением. От гневного и злобного лик царский сделался безмерно мирным и благостным. Вяземский также перекрестился и поклонился иконам. С тем можно было и спускаться во мрак подземелий. На самом подходе губительный смрад сгущался до того жуткий, что дыхание перехватывало. Когда Иоанн ступил на сырой камень, хмурый взор государев опустился. Пол был липок от крови.

– Вы, царе, не гневайтесь – не успели прибраться, – молвил Афанасий, положа руку на сердце да отворяя тяжёлую решётку.

Владыка жестом дал понять, что нет в том никакой беды. Грузный тюремщик поднялся с низкого пня да принялся кланяться в ноги. Иоанн не повёл и бровью, и безобразный холоп отдал ключ Вяземскому и спешно отступил в тень.

Афанасий пару раз вдарил тяжёлой связкой по кованой решётке. Гулкий звон вторился и множился в далёком мраке сырых коридоров. Жалкая грязная фигура всё по-прежнему лежала, скрючившись в углу. Опричник вставил ключ в замок, и тот с резким скрежетом подался. Петли пронзительно скрипнули, покуда отворялась тяжёлая дверь.

Холодный взгляд Иоанна оставался на неподвижной фигуре, забитой, изуродованной. Афанасий было пнул в плечо узника да отшагнул тотчас же, сторонясь здоровенной чёрной крысы. Зверюга промчалась чёрным призраком мимо владыки, мимо урода-тюремщика и сокрылась во мраке сырого подземелья. Её окровавленная морда только и успела блеснуть в свете дальнего факела.

Вяземский сглотнул, невольно взявшись за свою бороду. Всяко же опричник уповал, что у царя и не было особой охоты-то потолковать с узником.

«Как же ж они не вовремя подыхают…» – думал князь, глядя на мерзкое тело с изъеденным лицом.

В смиренном ожидании Вяземский обратил взор на владыку. Тусклый свет не давал Афанасию узреть, какого нынче настроя владыка. Не последовало и брани, никакого прочего признака гнева, что не могло не радовать опричника. Царь лишь глубоко вздохнул, развёл руками, примиряясь с собственным бессилием над сим, да вышел в коридор. Очи Иоанна устремились куда-то вслед хвостатому беглецу, в темень.

Отчего-то владыка замер, не смея ступить ни вперёд, ни назад. Лик сделался строгим, а взор застыл, уставившись во тьму. Это оцепенение перешло и к Вяземскому – опричник безуспешно пытался угадать образ, сокрытый в тени, что так заворожил владыку. Прошло несколько мгновений, полных дрожащей тишины – лишь гулкие далёкие эха летали, донося сырые всплески да сквозные ветра. Наконец владыка будто бы пробудился ото сна. Он огляделся и протянул руку вперёд, едва завидев Вяземского.

– Извести крыс из моего Кремля, – приказал Иоанн, направляясь к выходу.

Вяземский с поклоном принял царский приказ. Выбравшись из подземелья, Иоанн боле всего жаждал вдохнуть свежего воздуха, чтобы развеять из памяти смрадный дух падали.

Ночь уже отступала. Ранняя заря только-только казала себя на востоке. В студёном воздухе стояла весенняя свежесть. Иоанн брёл по двору одинокой мрачной тенью. Рассудок его утихал от тех видений из подвала Кремля.

Раздался резкий свист, и сердце царёво замерло.

«Не ожидал так рано…»

Вдалеке суетились тени. Отсюда холопы казались вовсе ничтожными пятнами, спешно волочащими к обозам поклажу. После свиста последовал окрик. До Иоанна донёсся лишь приглушённый отзвук, но царь слишком хорошо знал этот голос. Молодой опричник спустился с каменного крыльца да огрел холопа нерадивого кнутом и вновь прикрикнул, веля пошевеливаться.

У самых ворот ожидал немец, уж при полном снаряжении. Фёдор оглядывал толпу да высматривал – не мается ли кто без дела, как вдруг заприметил мрачную фигуру владыки. Иоанн продолжал безмолвно взирать на спешные сборы да на молодого Басманова. Тот мял в руках кнут, сам того не замечая. Стоило опричнику сделать шаг в сторону царя, как Иоанн мотнул головой, упреждая Фёдора от ошибки.

Твёрдый в своей воле разлучиться с Басмановым, столь же уверен был Иоанн в чаянии своём избежать всяких напутствий аль прощаний. Владыка ушёл прочь. Фёдор глядел вслед удаляющейся фигуре, и сердце полнилось холодной тревогой.

* * *

Малюта похлопал прибывшего Вяземского по плечу да воротил взор во двор – ведь взаправду было на что поглядеть! В стенах Кремля выпустили молодого медведя. Злющая зверюга раздирала мужиков, у коих не было ни шансу на спасение.

Иоанн сидел на уготованном ему месте, несколько возвышаясь над ближними своими опричниками. Князь Вяземский приступил к царю, преклонил колено и поцеловал царский перстень. Владыка ответил коротким кивком. Афанасий несколько посторонился владыческого трона да опёрся руками на арку, взирая на кровавые игрища.

– Привели, – молвил Григорий, едва Афанасий подался к другу, – значит, царю нашему светлому зверюгу. Дескать, от оно – с охоты. Ну и вопрошает царь-батюшка – злобный ли косолапый? И мужики ему давай наперебой – дескать, ещё какой! И злее не сыскать! От и натравил царь-батюшка на мужиков зверя ихнего же.

– И