Гойда - Джек Гельб

своём походе на медведя – веришь, нет? – с одним токмо обломком от копия, а медведь, гад-то, здоровенный! Ни дать ни взять чудище! Василий вполуха слушал эти байки да по пересмешкам прочей братии усёк для себя, что и они лишь из потехи не прерывают брехуна.

Сицкий порою поглядывал за Фёдором – уж не привык он глядеть на зятька, ряженного в бабье. Иной раз Василий глядел в пёстрой круговерти на Басманова и не мог признать в нём мужчины. И дело было не токмо в летнике да украшениях. Будто бы с сим облачением Фёдор самой сущностью своей переменился – всё мелькала лебяжья плавность в каждом взмахе, в каждом обороте. Нынче князь узрел в том особую забаву, тем паче что на ум Василию пришёл тот день, когда грозные опричники пересекли порог его дома, точно клятые враги, а ныне он сидит за одним столом, слушая небылицы да глядя на игрища.

Фёдор предавался плясу с ребяческим задором, но и в пылу своих забав то и дело поглядывал на князя Сицкого. Не мог Басманов отвлечься от гостя своего званого, и всё поглядывал – славно ли, сытно ли князю. Лик того и впрямь полон был сладостного упоения да тёплого задора, Василий отвечал коротким кивком али подымал вверх чашу, едва ловил на себе взор Фёдора. Заверившись, что князю по сердцу приходится царский пир, Басманов и дале пускался в пляс, ловил юрких дураков, играя в пятнашки.

– Чертяга твой зятёк! – молвил Малюта, обрушив руку на плечо Василия. – Вообще устали не знает, бес вертлявый!

Будто слыша, об чём болтают, Фёдор ловко отскочил прочь, не давая схватить ни себя, ни даже взмывающих полов платья, ни нити презвонких бус. Князь Сицкий усмехнулся да сомкнул чаши с Григорием.

Долго ли пировала братия царская, коротко ли, да уж давно за полночь перевалило. Василий охотно предавался тому полудрёму наяву, навевавшемуся крепким питьём. Уж всё виделось-слышалось ему, точно сквозь толщу воды. Сицкий поглядывал сквозь мельтешащие фигуры причудливых дураков, как взор его, расслабленный, упоённый, вновь упал на Фёдора.

Басманов сидел прямо по правую руку от царского трона. Опирался Басманов локтем о стол да с прищуром внимал тихой речи владыки, склонив голову набок. Иоанн неспешно складывал речь свою да мерно покачивал чашу, заставляя вино биться о златые стены да ходить по кругу. Шум, стоявший везде, не давал Сицкому ответа – об чём толкуют царь с Фёдором. Не мог никак княже разгадать, что же молвил владыка, отчего Басманов вскинул брови, истинно подивившись.

Василий отпил душистого мёду да свёл брови, сам того не заметив. Разнузданность зятя на пиру не была ему в новинку – чай, не впервой глядит на Фёдора, ведомого забавами да потехами. Ясно было, на каком счету у царя Басмановы, притом оба. Сицкий скоро отогнал от себя всякие думы и предался со славною братией крамольным песням, во всё горло распевая куплет за куплетом.

* * *

Такого славного да удалого застолья давно не помнил Василий. Крепкий мёд из царских погребов оседал грузной тяжестью в висках. Крестьянский парнишка – славный малый Стёпка-заика – проводил князя до приготовленных ему покоев. Раскланявшись, холоп испросил, не надо ли чего боярину, на чём Василий отпустил того. Переступив порог, Василий малость подивился, завидев в опочивальне крестьянку. Женщина обернулась через плечо, перестав взбивать перины, и тотчас же откланялась князю.

– Полно, полно! – молвил Сицкий, широко зевнув да тряхнув руками. – Ступай себе.

– Наказано мне испросить, княже… – замялась холопка. – Ежели чем могу услужить…

Князь поглядел на женщину, хмуро сведя брови.

– Это ж чем ещё? – вопрошал будто бы сам себя Василий.

Неволею он оглядел покои – уж всё было прибрано да застелено, и, право, не было ему никакой нужды, кроме как уж забыться во сне. Холопка приблизилась, заминая в руках край своего передника. Только сейчас Василий приметил нехилую отметину – под глазом да у брови всё не сошли следы от давних побоев. Сицкий и без того уже нахмурился, а как она шепнула ему всего пару слов, так и вовсе отшатнулся в сторону. Лицо его исказило негодование, едва ли не ярость.

– Окстись, баба ты распутная! – бросил Василий. – Женатый я.

Князь поднял руку, где почтенно блистало старое да верное кольцо.

– Они все женатые, – горько усмехнулась холопка, пробормотав это себе под нос, чтобы боярин не слыхал. – Доброй ночи, княже, мир вам!

С теми словами она раскланялась, оставив Василия. Князь рухнул в постель, и его срубило мертвецким сном. В ту ночь ему не являлись никакие видения, разум и тело всецело внимали безмолвному покою. Никто не посмел тревожить гостя, покуда сам Сицкий не пробудился ближе к полудню. Обрывки вчерашнего застолья отдавались сейчас яркими вспышками. Пьяный смех, раскатистые песни, трели скоморошьих гудков да дудок. Пёстрою вспышкой пронёсся образ, будто бы взаправду девка, да глядит лукаво так, что и впрямь не верил Василий – али то спьяну привиделось?

Князь сладостно потянулся, отходя от глубокого сна, и потёр затылок. За окном уже встало солнце – уж и право поздний час для пробуждения. Подле покоев прямо на каменном полу сидел парнишка. Едва Василий отворил дверь, холоп тотчас же подскочил как ошпаренный да забормотал нескладным говором, мол, сей же час пошлёт за водою да горячим кушаньем для боярина.

Сицкий кивнул в надежде, что верно истолковал холопскую речь. Воротившись в покои, князь сел обратно на постель да провёл рукою по лицу. Ум его мало-помалу оживал, и за тем Василий и не заметил, как прошло – уж и право, сколько времени? Да в дверь постучались.

– Входи уж! – ответил князь, разминая шею.

Дверь отворилась, вошли двое холопов, неся в руках кувшин с водой, с холодным квасом, поднос с горячей похлёбкой и ломтями ржаного хлеба. Помимо крестьян, в покои зашёл Малюта. Опричник с порога отдал поклон князю. Василий был малость удивлён, что сам опричник пришёл нынче проведать его, да всяко ответил кивком, положив руку на грудь. Холопы расставили кушания да спешно пошли прочь, с опаской поглядывая на Малюту.

– Как сон твой, княже? – спросил Григорий.

Василий указал на скамью, приставленную к стене, чтобы Скуратов сел подле него – то Малюта и сделал.

– Славно, славно, – закивал Сицкий, приступая к еде.

– От и здорово, – молвил опричник, почёсывая бороду. – И впрямь отрадно глядеть, как ты с Федей нашим поладил. Малец без батьки и в самом деле чем-то переменился. Ежели и велишь, не скажу, чем именно, а всяко что-то с ним да поделалось.

Василий сглотнул да опустил ложку, поглядывая