Мясник - Мария Барышева

Максим резко встал с дивана. Пошел, проверил, работают ли телефоны, потом достал из буфета бутылку дорогого коньяка, которую ему подарили на Новый год и которую жена велела беречь «для особого случая». Открыл, налил полную рюмку и выпил залпом, тут же налил еще и закурил. Утром он будет никакой и денек завтра предстоит адов. Ну и хрен с ним!

А ночь разматывалась, намокая под холодным дождем.

К тому времени, как к дому Одинцова подлетела милицейская машина, все уже успели разбежаться и разъехаться. Кто-то прочесывал окрестные улицы и дворы, кто-то поехал по нужным адресам.

Схимник немного покрутился вместе со всеми, больше для вида, дал несколько указаний, которые для подчиненных прозвучали грамотно и внушительно, хотя на деле не несли никакой пользы, скорее наоборот. Ему не нужно было, чтобы Виту нашли немедленно и сам он тоже пока не собирался ее искать — он займется этим позже, в нужное время, а в том, что он найдет ее, Схимник не сомневался. Пока необходимо было решить собственные проблемы, кое-что прояснить и припрятать папку, которую он забрал из квартиры. Он вел машину, иногда поглядывал в зеркало, на небольшую ссадину на лбу, и тогда в его глазах мелькали смешинки. «Беги, девочка, беги! Но беги правильно», — думал он. Но временами его глаза загорались холодным огнем и губы странно кривились, и в такие моменты казалось, что Схимник смотрит не перед собой, а куда-то внутрь себя, и то, что видел он, не мог увидеть никто другой — ни Чистова, ни Сканер.

В принципе, катастрофы не произошло, хотя все сложилось и не так хорошо, как он рассчитывал. Только одно обстоятельство было очень паршивым, а с другими он справится.

Чем дольше он думал о том, что произошло в «Пандоре», тем больше приходил к выводу, что Баскаков тут не при чем и что узнав эту новость, Виктор Валентинович сам удивится и разозлится. Баскаков часто давал сопутствующие задания, но еще никогда не давал заданий, совершенно противоречащих друг другу, да еще настолько нелепых. У него были, конечно, свои заскоки, были промахи, но идиотом он не был. Да уж, узнав, он… Схимник усмехнулся сам себе — напрасно тут размышлять в будущем времени — Баскаков уже наверняка все знает. Схимник не видел Яна с той минуты, как, препоручив его заботам полумертвого от ужаса Сканера, помчался к дому Одинцова, но он хорошо знал Яна. Ян своего не упустит. У него было достаточно времени, чтобы отвезти Сканера к хозяину или припрятать где-нибудь, чтоб не мешался, вернуться, узнать о случившемся и поехать на доклад к Баскакову. Интересно, как он повернет ситуацию? Кутузов и Моби, которые были в подъезде, после происшедшего выпали из поля зрения Схимника совсем ненадолго, но за Кутузова он не особо беспокоился, а вот Моби был предан Яну как собака и наверняка успел отзвониться. Если бы Схимник сам расставлял людей, он бы Моби и близко к подъезду не подпустил, но людей расставлял Ян. Что ж, Ян и сам наделал достаточно ошибок, ему это тоже аукнется.

Уже позже, разогнав остальных, Схимник все же успел переговорить и с ними — уж их-то точно нельзя было отправлять вместе со всеми. Это было на пустыре возле одного из недостроенных домов, заложенных еще в восьмидесятых и брошенных примерно в то же время. Баскаков, разумеется, не напрямую, получил этот участок в собственность совсем недавно, и еще никто не знал, что здесь будет.

Моби и Кутузов стояли возле бежевого «москвича», когда Схимник вылез из своей машины, и, судя по их лицам, не ожидали от разговора ничего хорошего. Когда он подошел к ним вплотную, то чуть не расхохотался: нос Моби основательно распух, распухло и ухо Кутузова, на котором виднелись четкие следы человеческих зубов, а лицо одноглазого было густо покрыто широкими малиновыми царапинами.

— Ну, что, — сказал Схимник почти весело, — ассасины хреновы?!

«Ассасины» потупились, чувствуя вину. Он закурил, рассматривая их.

— Ну, и зачем ты в хату полез? Разве Ян тебе это говорил делать?

Моби сердито сплюнул.

— Нет, но там же…

— Он говорил тебе брать ее вне квартиры! Мало нам проблем?! Вам, уродам, лишь бы вломиться куда-нибудь! Своих мозгов нет, так доверяйте чужим, за это бабки и имеете!

Моби резко вздернул голову.

— Между прочим, ты тоже…

— Молчать! — резко изменившийся голос Схимника хлестнул его, словно плетью, и Моби съежился. — Спринтер, блин! Девку поймать не мог, пару лестниц пробежать! Мало вас Сергеев гоняет, что ли?! Жрете водку с утра до вечера… Кто стрелял?!

На несколько минут воцарилось молчание, потом Моби пробурчал:

— Я уже давно ствола не ношу.

— Сука! — процедил Лебанидзе, зло глянув на него. — Слушай, ну сорвался! Она же мне все лицо раскурочила, блядь мелкая! Я же ее не… я в ногу метил…

Лицо Схимника неожиданно стало сонным и скучным.

— Светанулись по полной, да.

— Да никто нас не видел! — вышел из себя Моби. — А кошелка старая… что она там расскажет… ее и грохнуть можно! Чо это ты нас е…шь — над нами Лях, — употребил он одно из прозвищ Яна, — не ты!..

Выказывая всем своим видом полное равнодушие, он повернулся чтобы открыть машину, и в этот момент полуопущенные веки Схимника вдруг вздернулись, словно он увидел что-то очень интересное. Он легко качнулся вперед и чуть в сторону, и в следующее мгновение Моби сунулся головой в окно, пробив стекло, ссыпавшееся внутрь с сухим стуком. Лебанидзе отскочил, его рука устремилась за пазуху, но недостаточно быстро…

Убивать он их не стал, хотя очень хотелось, но в его нынешнем положении и при данных обстоятельствах это было небезопасно, поэтому он заставил себя вовремя остановится и уйти, вытерев руки о свитер Лебанидзе и оставив обоих лежать возле «москвича» бесформенной стонущей и матерящейся кучей. А так славно было бы довести дело до конца, выдавить из них жизнь по каплям, растянуть агонию и боль, чтобы они успели сполна ощутить — каково это умирать. Он сделает это потом, в другой раз — если не повезет и все сорвется и будет окончательно ясно, что другого пути для него нет. Что ж, во всяком случае получил хоть какое-то удовольствие.

Положив широкие ладони на руль и поглядывая на летящий мимо ночной Волжанск, Схимник постепенно успокаивался — заставлял себя успокаиваться, и вскоре его лицо, отражавшееся в зеркале, снова стало невозмутимым, только глаза еще долго оставались темными, почти черными, и в них пробегали голодные всполохи. Снова и снова спрашивал он себя — не бессмысленно ли все это и не стремится ли он все-таки к мифу? А если нет и он получит свое — так ли уж ему это нужно? До сих пор справляться со всем, быть устроенным и вдруг разом пустить все под откос — ради чего? Остановиться? Нет. Слишком многое произошло, чтобы можно было остановиться. И не в его характере было останавливаться. Если он что-то решал для себя, то решал окончательно и сразу.