Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник) - Юрий Валин

— От удалой хлопец. Чистый тритонец. С цирка-шапито. И що башку себе не скрутит? — с осуждением заметил дед.

— Не свернет — он тренированный. Ну, пойду я, дедушка, видно, бельишко грязное подвезли.

— Счастливо постираться, товарищ барышня. Завтра приходи, мне нынче с русалками редко беседовать случается.

Пашка отряхивал слетевшую при последнем рекордном прыжке фуражку.

— Ты чего скачешь, товарищ Павел? Распугал всех. Бычок вон вовсе на глубину ушел.

— Так это… Подумали, может, ушли вы. В смысле, насовсем…

Витка энергично накрывала стол. Розовое сало, свежий хлеб, кровяная колбаска, брынза, янтарные сливы. Герман мыл огромные помидоры. Прот сидел на шатком табурете, с подозрением рассматривал на просвет новые суконные брюки.

— Если что, в поясе можем подогнать, — сказала Катя.

— Не поспеем, Катерина Еорьевна, — Вита полосовала штыком шматок сала. — Вечером уходимо. До темноты потребно ще до Пересыпи добраться. Баркасом забэруть. Дальше итальянец подберет — «Ромул» называется. Клялись — справнэ судно. Можэ, не потонет.

— Ну, вас так просто не утопишь, — сказала Катя. — Не волнуйтесь, Черное море не такое уж большое. Доберетесь. Насчет груза договорились?

— Ковырять не будут. Мы же вроде честных контрабандистов — ще груз будет окромя нашего «шрифта».

— Вы все-таки поосторожнее.

— Я присмотрю, Екатерина Григорьевна, — Прот раздраженно отложил брюки. — Они же дурные, как дети.

— Вот Гиппократ многомудрый нашелся, — пробурчал Герман, доставая бутылку шампанского.

— Ого, да вы в аристократизм ударились, — усмехнулась Катя.

— У граждан бандитов все что угодно имеется, — сказал Прот. — Вот только белого калифорнийского вина не нашлось.

Катя покачала головой:

— Запомнил? Ох, свернут тебе шею за излишнюю осведомленность.

— Нет, сегодня я в последний раз такой болтливый.

Шампанское понравилось только Пашке:

— У нас в Ейске ситро почти такое же делают.

— Угу, похоже, и то ситро, и это шампанское прямо из моря и черпали. Возможно, даже и из твоего Азовского, — согласился Герман.

— Просто шампань плохо с салом и помидорчиками сочетается, — улыбнулась Катя. — Вот попробуете с устрицами и трюфелями — ахнете. В Париже угощать умеют.

— Никакого Парижа, — решительно заявила Вита. — Ноги нашей там не будэ!

— Что так?

— Так там же война будет, щоб ей утопнуть, — девушка покосилась на Прота. — Так ведь, а?

— Имеется такая вероятность, — солидно кивнул мальчик.

— Предусмотрительно, — Катя покачала головой. — Ну, до тамошней войны еще лет двадцать. Хм, это ориентировочно.

— Один фиг, — твердо сказала Витка. — Нам нужно подаль. В Канаду, так? — теперь она смотрела на отставного прапорщика. — Я вчиться хочу. И Протке вчиться не помешае. Вы сами, Катерина Еорьевна, говорили, що там, в Канаде, спокийно.

— Валяйте. Вариант неглупый. Втроем рванете?

— Я маленький. Меня бросать никак нельзя, — скорбно заметил Прот.

— Вот ты жулик, — засмеялась Витка. — Вы на него не смотрите, Катерина Еорьевна, то он нас на ту Канаду направив. Говорит, там спокойно, лесов богато, птицы, звери, университеты. Вам там тэж нравится. Вы приезжайте, ну, потом… И Павлушка приедет. Мы напишемо, когда устроимся. Та вы, Катерина Еорьевна, наверное, нас и так найдете.

— Екатерине Григорьевне некогда будет, — Прот заговорил быстро, торопливо, чтоб прервать не успели. — Ей свою жизнь нужно будет устраивать. Семью заводить, детей рожать, переезжать. Она за многих людей будет отвечать…

Катя запустила в него помидором. Закрыться мальчик успел и теперь обиженно стряхивал с ладоней сочную мякоть.

— Извини, — сказала Катя. — Сам виноват, я предупреждала. Никогда не говори человеку, что его ждет. Ты о себе ошибся. Жив? Жив. Ну и живи спокойно. Забыть ты о своем даре не сможешь, но упрячь его поглубже. Ладно там, по уважительным причинам — война, наводнения, дизентерия — вещай в узком проверенном кругу. Друзей о таком не предупредить — западло. А о личном — молчи. Ты и сам понял. И не забывай. Иначе свернут тебе шею, помяни мое слово. Ты про меня смолчал, хотя эту троицу любопытство разрывало. Что глазки опускаете? Я про монастырь. Могли бы и прямо спросить. Это лично я такая извращенно порочная. Всей цивилизации вырождение от подобных пошлостей не грозит. Слабость я проявила. Дурненькую такую слабость. Да, стыдно мне. Не потому, что с девушкой расслабилась, а потому, что с сучкой отъявленной в постели забылась. В оправдание могу лишь сказать, что не от похоти нестерпимой тех острых ощущений я ищу. Хотя похоти тоже хватает. Было в моей жизни когда-то малоприятное событие. Поимели меня. В прямом смысле и разнообразно. Сидела я взаперти и ничего хорошего впереди не ждала. Помогла мне одна красивая умная женщина. И уйти помогла, и утешила. Пошло звучит, да? А я ее люблю. Четыре года не видела. Жить без нее не могу. Прот, только попробуй рот раскрыть! Да, я постараюсь ее найти. Только ты не смей меня обнадеживать. И не надо мне ничего говорить. Я не дура какая-нибудь, вполне способна естественные сомнения испытывать и прискорбную неуверенность проявлять. Только не в этом вопросе! Я ее найду. Ну а если вообще, так я же не железная. Грешу. Вот и в монастыре…

— Вы, Екатерина Григорьевна, железная, — пробормотал Герман. — Если бы не красота ваша — просто бронзовая статуя Командора. Вы уж меня простите, если хамил.

— Да вы нас, Екатерина Григорьевна, как облупленных понимаете, — сказал Пашка. — Эти деньки нам всем запомнятся. А если насчет любви — так на то и революцию делали, щоб никто не запрещал. Я вот мужиков, не в ту сторону повернутых, не люблю. Ну и що? Лип ко мне один в Екатеринодаре — дал я ему разок в солнечное сплетение да и пошел себе спокойно. Пусть подходящего дурачка ищет. А что стукнул кулаком — ну и что? Меня бабы, в смысле, девушки, по роже куда чаще прикладывали. Дело житейское.

— Павлуша, ты що несешь? — ужаснулась Вита. — Вон Протка рот открыл.

— Что я открыл? — возмутился Прот. — Я побольше некоторых знаю. Тоже опытная куртизанка нашлась.

Катя и Герман захихикали.

— Ладно, давайте собираться, — сказала Катя. — Вам еще перепаковаться нужно. Герман Олегович, я вас подгружу маленько. Возражать не нужно.

Прапорщик приподнял бровь:

— В смысле?

— Деньги на тебя сгружают. Для тебя и брали, — объяснил Пашка.

Герман начал подниматься из-за кривобокого стола:

— Екатерина Григорьевна, жаждете меня оскорбить на прощание?!

Прот уцепился за один рукав, Витка за другой — потянули на место.

— Катерина Еорьевна, нам и так хватит, — поспешно сказала Вита. — Честно слово, хватит.

— Я не настаиваю. Пусть здесь остается закопанным. В резерве. Кому из вас приспичит — вернетесь. Я взять не могу. Некуда и незачем.

— Да, нам еще служить, — согласился Пашка. — Ты, ваше благородие, не выламывайся, бери сколько нужно — все-таки в заграницу двигаетесь, там финансы пригодятся. Я вот подумал — оставлю я свои болванки здесь. С ними в Особый отдел сунешься — всю жизнь по следствиям таскать будут. Обойдется Советская власть без этого золота. Вон как нынче политическая обстановка закручивается — не до золота.

Герман нервно глянул на Катю:

— Считаете, я имею право взять деньги?

Катя почесала свою располовиненную бровь:

— Знаете, товарищи шпионы, мне хочется дать вам по маленькому совету. Каждому. Наедине. Я вам больше не командир и слушать меня не обязательно, но, если не скажу, потом сожалеть буду. Давайте-ка приберите пока здесь, а мы с Протом в сад на минутку выйдем.

— Не болтай. Никогда не болтай — я тебя очень прошу. Пусть о твоих способностях никто не знает.

— Я понимаю. Боюсь я, Екатерина Григорьевна, свою свободу потерять. Но одиноким быть тоже боюсь.

— Брось. Дружить ты научился. И любить, когда время придет, научишься.

— Ага, — мальчик опустил голову. — Научусь. Вот за это спасибо, — он постучал себя по животу, где под рубашкой была заткнута за ремень тетрадь в кожаном переплете. — Просто придумано, а ведь помогает. Спасибо, Катя.

— Не за что. Ты и мне, и всем нам здорово помог. Я тебя напоследок еще раз все-таки спрошу — кто нас с майором сюда вызвал? Ничего на ум не пришло?

— Нет, Екатерина Григорьевна. Не знаю. Видно, случилось с тем человеком что-то. Вы уж простите, ничем помочь не могу.

— Екатерина Григорьевна, я подумал — все-таки я золото взять не могу. Я с Родины дезертирую, так хоть грабить ее не буду. Совесть замучает.

— Как хочешь. Останешься здесь — рано или поздно ниточку потянут. Уж в слишком шумных делах мы поучаствовали.

— Я понимаю. Потому и уходим. Жить здесь не дадут. Но золото…