Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

честного боя, – пошел к ефремлянам и призвал их к ответу. Но они вели себя нагло и всячески поносили нашего начальника. Вот я и сделал, как он сказал, и снял с него это бремя!

Воцарилось молчание. Широкоплечий, приземистый Пар дышал так шумно, что казалось, он стонет; ноги не держали его, и он сел. А Иеффай заключил рассказ Емина словами:

– Ты изложил все как было. Именно так я сказал. И ты меня правильно понял.

Оставшись наедине с Паром, Иеффай вздохнул:

– Ну вот, теперь ты знаешь, как это было. Думаю, из ефремлян спаслось не больше двух сотен. Да и наших полегло около восьмисот.

Пар все еще молчал. Потом – Иеффай никогда такого не видел – спокойный, уравновешенный Пар безудержно разрыдался.

– Зачем ты это сделал, Иеффай? – спросил он сквозь слезы.

– По причинам, которых тебе не понять, добродетельный муж моей сестры, – ответил тот. – Я и сам их не совсем понимаю.

И Пар едва слышно выдохнул:

– Сперва ты потребовал у меня сокровища Ягве. Я дал. И во славу Ягве ты одержал победу у Нахле-Гада. В те дни каждая моя кровинка дрожала от радости.

Ухмыльнувшись, Иеффай продолжил за него:

– А потом я вдруг взял и ни с того ни с сего прикончил ефремлян, приверженцев Ягве. И на это потратил его сокровища. И значит, совершил святотатство. Ты это хотел сказать? Не думаешь ли пожаловаться на меня Авияму?

Пар разразился целой обвинительной речью:

– Я вспоминаю тот день, когда ты, лежа в шатре, открыл перед нами душу. Мол, Ягве вдохнул в тебя решимость объединить все колена Израилевы в единый народ. Видно, теперь дыхание Бога обошло тебя стороной, и Израиль расколот враждой страшнее, чем прежде. Я собирался вернуться в мирную обжитую страну Ягве. Но ты превратил весь Израиль в дикий край, где каждый волен творить что вздумает. Я потерял тебя, Иеффай. У меня ничего не осталось, кроме Казии и земли Тов.

– Ты хочешь меня покинуть, Пар? – спросил Иеффай, удивленно покачав головой. – А ведь там, в земле Тов, когда я бросил камень в человека, требовавшего вернуть ему беглого раба, ты меня сразу понял.

Пар взмолился:

– Объясни же, почему ты это сделал, Иеффай! Откройся мне!

Иеффай знал: расскажи он другу о страшной каре, уготованной ему Богом, Пар останется с ним. Но он не хотел ничьей жалости. Даже жалости Пара. Он сам справится со своей клятвой и с Ягве.

И он отпустил Пара.

3

Наконец Иеффай собрался с духом и решил открыть Иаале свою тайну.

Для этого он предложил ей совершить с ним прогулку в холмистую местность на север от города. Все это время Иаала печалилась, что огорчила отца, выйдя его встретить к воротам. И теперь взволнованно и преданно ждала, что он скажет.

А он смотрел, как радостно и уверенно ступает она по земле, и даже испугался, поняв, как сильно он ее любит, – больше, чем Кетуру, больше, чем самого себя, больше, чем власть и славу мира. В нее он не сможет вонзить нож. Он возьмет ее за руку, ее и Кетуру, и уведет их обеих в самый глухой уголок дикого края. Но от Ягве и там не скроешься. Бог спустится с горы Синай, найдет Иеффая, где бы тот ни был, и скажет: «Я услышал твой обет и дал тебе победить, а ты не сдержал слова: где же обещанная тобой жертва?» И Ягве убьет его и его близких.

К северу от Массифы тянулись поля, изредка перемежаясь овчарнями и загонами; идти им пришлось долго, прежде чем они добрались до рощи, где можно было присесть и поговорить. Иеффай глядел на спокойное, освещенное внутренним светом лицо дочери, видел, как искренне она рада ему, и понял, что она любит его так же сильно, как он ее. На память пришла пословица, не раз слышанная им от старого Толы: «Льва может убить лишь тот, кого лев любит».

А Иаала говорила и говорила без умолку, торопясь открыть отцу свои маленькие тайны. Победа отца ее ничуть не удивила. Она знала, что он будет воевать с Аммоном и непременно его побьет, – еще с того дня, когда он спросил, хочет ли она отправиться вместе с ним в Раббат. Простодушно призналась, что стихи в честь победы сложила еще до битвы.

Иеффай слушал ее детский, немного ломкий голос. Смотрел ей в глаза. Сколько живости, ясности и глубины было в этих глазах! И вдруг издал какой-то странный звук – не то стон, не то вой, – разорвал на себе платье, стал бить себя в грудь, царапать ее ногтями и стенать: «Увы мне! О горе!»

– О дочь моя, – вымолвил он наконец. – Сколько страданий навлекла ты на меня своей кротостью и любовью. Эта любовь заставила тебя выйти мне навстречу, и ты пела для Ягве и для меня; и вот теперь Бог хочет заполучить тебя всю, а не только твое пение. Увы мне! О горе! Как жесток наш бог Ягве!

Иаала глядела на него во все глаза. Она слышала произнесенные им слова, но не понимала их смысла. Потом поняла, что страдает он по ее вине и что ее ожидает что-то страшное. Она не раз видела, как умирает жертвенное животное, и всей душой жалела его, глядя, как кровь и жизнь уходят из его тела. Теперь ей самой предстояло лечь на жертвенный алтарь. И боль, невыносимая, смертельная боль пронзила ее. Бледная как полотно, она соскользнула с пенька, на котором сидела, и глаза ее закрылись.

Иеффай гладил ее по щекам, прижимал к себе и тормошил, покуда дыхание не вернулось к ней. Она взглянула на отца