Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Погонин Иван

– А зачем относить? Может, себе оставим? Кольцо-то хорошее, старинное, тут сотни три, а то и поболе можно получить.

– Запомни, Лука, я в сыскной работаю, чтобы воров искать, а не чтобы самому воровать. И деньги я с потерпевшего взял, потому что платят мне тридцать рублей в месяц, из которых пятнадцать я отдаю за комнату. И чтобы тебя не обидеть, я тебя ведь по отчетам не провожу и деньги розыскные на тебя из казны не получаю. Я сначала о деле пекусь, а потом уж о себе, а не наоборот. Давай кольцо.

Несмотря на то что на розыск похищенного у герцога имущества были ориентированы все агенты сыскной и наружной полиции, результатов не было. Кунцевич хотел было посадить всех подозреваемых в холодную и промурыжить там недельку-другую, авось кто и сознается. Но герцог своего разрешения на это не дал: ну не мог же их высочество остаться практически без прислуги! Он и на допрос-то своих людей не отпускал, Кунцевичу приходилось общаться с ними дома, где, как известно, и стены помогают. Расследование зашло в тупик.

Сыщик с самым понурым видом сидел в надзирательской, когда туда вбежал улыбающийся во весь рот Петровский.

– Мечислав! Нас в газете пропечатали! Вот, полюбуйся. – Петровский хлопнул об стол свежим номером «Петербургского листка».

Кунцевич меланхолично взял газету и стал читать заметку. Довольно обширная корреспонденция заканчивалась следующими словами:

«При обыске, произведенном затем у родной сестры Геца вологодской мещанки Екатерины Николаевой Лебедевой, проживавшей в доме № 33 за Московскою заставою, найдена масса золотых и серебряных вещей, мехов и мануфактуры, а также деревянная шкатулка, принадлежащая Гецу, в которой хранились квитанции на заложенные в разных местах ценности.

При таких условиях Гец счел бесполезным дальнейшее запирательство и сознался в совершении различных краж, числом до тринадцати, на сумму свыше 5 тысяч рублей.

Чины сыскной полиции считают, что большинство потерпевших от краж Геца будет удовлетворено вещами, отобранными от его сестры и предохраненными в разных учреждениях, где таковые были заложены преступниками.

Особо отличились в ликвидации шайки Геца агенты сыскной полиции гг. Кунцевич и Петровский, которые распоряжением господина Градоначальника представлены к награждению».

– Денег, наверное, дадут! – Петровский аж светился.

– Наверное. – От прочитанного настроение Кунцевича не улучшилось. – Слушай, Леня, а почему сестра Геца не к петербургскому мещанству приписана, а к вологодскому?

– Не знаю. По мужу, наверное. Она ж замужняя. Бабенка, скажу тебе – огонь! И озорная, видать. Я при обыске у ней среди прочего халат изъял и кальсоны мужские. Так вот, Гец их на себя не брал. Меха, кольца, другие вещи, все признал. А про эти говорит – не мои, такие не уворовывал. Ну я к этой Катьке с вопросом, откуда, мол, кальсоны? Она глазки потупила и призналась – полюбовник, мол, оставил. Муж, говорит, цельными днями в услужении у барина, тот его со двора раз в месяц отпускает, вот ей одной и скучно. Эх, хороша баба, жаль, что ее в ДоПР посадили!

– Леня! Ты ведь грамотный?

Петровский недоуменно вытаращил глаза.

– Конечно, грамотный. Я прошлый год экзамен сдал на классный чин.

– А коли грамотный, чего же ты, сукин сын, розыскные циркуляры не читаешь!

Несмотря на недельное пребывание в камере при Казанской части, Лебедев умудрился сохранить в чистоте одежду и не потерять степенный вид знающего себе цену человека. Сознаваться он и не думал.

– Не брал я никаких денег. И халата не брал.

– Как же халат герцога у твоей супруги оказался?

– Так она ж объяснила: полюбовник оставил. Брательник у нее бедовый, со всяким блатом водится, так Катькин полюбовник наверняка из их кумпании. Вот он-то халат и спер. Его ищите. А с законницей своей, шкурой барабанной, я еще разберусь!

Ну никак не хотел лакей колоться. Однажды Кунцевич, дежуря по сыскному, просидел с ним всю ночь, но признания не добился. Не помогла и «подсадка» в камеру. Через неделю Вощинин приказал Лебедева выпустить – за содержание под стражей без достаточных оснований начальнику сыскной могло влететь от прокурорского надзора.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Кунцевич выпросил у начальника сутки, сделал еще один визит герцогу, потом съездил в книжный магазин товарищества Вольфа в Гостином Дворе, а вернувшись, велел доставить к себе Лебедева.

Лакей, зайдя в кабинет, степенно поздоровался с сыщиком и, не спрашивая разрешения, сел на стул.

Кунцевич, не отрывая взгляда от арестованного, открыл верхний ящик стола и молча выложил на стол томик Пушкина.

Лебедев опустил голову.

– Доискались, ваше благородие! Черт вам ворожит.

– А ты думал, не доищусь? Эх, дурак, дурак! Не украл бы ты панталоны, век бы тебя не нашли. На исподнем сгорел. Ладно. Хоть ты меня и помучил, а мне тебя жаль. Хочешь, научу, как облегчить твое положение?

– Научи, барин! Век буду благодарен!

– Тогда слушай: я деньги опять спрячу, а ты как в камеру вернешься, так попросись к следователю. Ну и объяви ему явку с повинной. Как будто сам, добровольно сознался. Все ему о краже расскажешь и укажешь, куда деньги спрятал. Тогда тебе и наказание будет полегче, да и хозяин, пожалуй, простит…

– Жалобы на чинов полиции, конечно, градоначальник рассматривает, но мне все равно необходимо вас допросить, так сказать, для чистоты дела, чтобы, знаете ли, у присяжных не было лишних сомнений, а у адвоката – зацепок. Обвиняемый Краюшкин жалуется, что вы пытали его, как он пишет, «еликтричеством». Что вы на это можете сказать?

Судебный следователь Скуридин внимательно посмотрел на Кунцевича.

– Первый раз, что ли, на меня жулики жалуются? Оговаривает, Николай Борисович, вам ли не знать. Да и как я его мог пытать электричеством, когда у нас в надзирательской керосиновое освещение?

– Ну да, ну да. Ладно, читайте протокол, подписывайте и можете быть свободны.

Когда сыскной надзиратель вышел из камеры следователя, письмоводитель – недавно назначенный на должность младший кандидат [107], обратился к Скуридину:

– Интересный он тип.

– Кунцевич? Да, тип занятный. Знаменитость. Лекок-с! Только и мы не лаптем щи хлебаем. Ведь кражу у его императорского высочества герцога Лейхтенбергского ему так и не удалось раскрыть.

– Разве? А я читал в газетах, что эта кража открыта.

– Газеты врать не станут. Открыта кража. Только не Кунцевича это заслуга.

– А кто ж открыл?

– Ваш покорный слуга. Кунцевич с подозреваемым, почитай, месяц бился, а я один раз поговорил и довел злодея до полного сознания. Лебедев мне и явку с повинной написал, и место, куда похищенное спрятал, указал. Представляете, что шельмец удумал: в шкап спрятал, который в герцогской квартире на черной лестнице стоит. Там доски стенки особым образом открываются. Если бы я его, гада, не расколол, никогда бы нам денег не отыскать. Мне за раскрытие этой кражи одна высокая особа запонки бриллиантовые пожаловала. Вот-с, полюбуйтесь!

Через год Кунцевич получил коллежского регистратора. Сашенька переехала жить к нему – для экономии, как она говорила. Летом он взял отпуск, и они поехали в Тверскую губернию, знакомиться с родителями невесты. Будущий тесть – сельский лавочник, далее уездного Ржева никуда не выезжавший, узнав, что жених – потомственный дворянин и имеет классный чин, иначе как «батюшко» его не называл. Правда, имя путал – то Владиславом крестил, то Вячеславом. После бутылки крапивенской рябиновки завода братьев Тимофеевых, которой будущий зять угощал будущего тестя, Павел Петрович полез целоваться и, разойдясь, побожился, что для дочки ничего не пожалеет и даст в приданое «рублей до полутыщи». В общем, помолвка удалась, и вскоре они с Сашенькой поженились.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Глава 3

Пятого февраля 1898 года, едва Кунцевич явился на службу, его позвали к Шереметевскому.