Тринити - Яков Арсенов

— Значит, когда он здоров, оно у него еще круче? — мыслил Мат. — Так, что ли, получается?!

— Может оно и так, но при чем здесь мы? — сказал Реша, потянувшись. Идем к людям, сейчас все разбегаться начнут.

— Нет, я, ну, это, серьезно, — обиженно сказал Мат.

— Круче-не круче, я не знаю. — сказал Реша, попытаясь отвлечь Мата от зацикленности. — Я обычно газетку читаю.

— А ты в следующий раз посмотри! — набросился на него Мат. — Столько информации!

— Пойми и забудь, у тебя это было давно и по Фрейду, — сказал Реша, пора переключаться на Брэга… Успокойся.

— Изучал, мля, — не мог прийти в себя окончательно Мат. — Четверть века изучаю! Можно сказать, всю жизнь!

— Ну и что? — попробовал расшить ситуацию Реша.

— Это связано с космосом, — сказал Мат. — Но, в первую очередь, это говорит о его неимоверном здоровье и страшной внутренней силе! И особенно о возрасте! Понимаешь, такое бывает только у молодых! И у помазанников!

— У кого-у кого? — переспросил Реша.

— У тех, кому суждено возглавить, — смутно ответил Мат.

Решетов махнул рукой, но Мат поймал ее на лету. Подержал ее, посмотрел прямо в глаза, помолчал и очень серьезно произнес:

— Поверь, это правда.

Дальше все понеслось как под гору. Улучив момент, заговорщик Матвеев с горсткой друзей, куда попали Петрунев, Артамонов, Решетов, Владимир Сергеевич и я, прихватили колбасы, хлеба, луку, водки с пивом и, свалив на минутку с общего туса, устроили на бережку свой отдельный пенек. Мат настругал крупно колбасы, накромсал кусками хлеба и заговорил:

— Господа, я вам сообщаю, что пред нами человек, который не нажил себе геморроя! А, значит, никогда не создаст его и людям! — заволновался он, как перед урной для голосования. — Почему, мля? Я скажу. Я его вычислил. Поймал. Я жизнь положил на это! И вот он здесь!

— Кто? — спросили близкие люди, подливая напитки, стараясь заполнить чрево Мата до кадыка, чтобы нейтрализовать. Все начиная подумывать о покое после напряженки.

— Вот этого человека! — указал Мат на Макарона и выставил его на обозрение. — Он главный среди всех нас! И не только нас! Он вождь среди всех остальных!

— В каком смысле? — не на шутку заинтересовался я.

— Во всех! — резко ответил Мат. — Я, мля, хочу предложить людям выдвинуть его кандидатом на пост президента страны! Поверьте моей интуиции, я никогда не видел такого! — попытался он руками объяснить свою недавнее потрясение. — Он самый подходящий! И я, это, мля буду, докажу!

— Конкретная идея, — заключил Петрунев, не особенно понимая, о чем речь.

Мы вернулись в лоно уставшего от веселья народа. Уже совсем рассвело. Мат вышел к притихшему собранию и потребовал абсолютной тишины, которую и нарушить-то было некому. Встав в центр, откуда все докладывали о жизнях, он выждал, пока все соберутся, кто ползком, кто опираясь на столы, затаят дыхание и внемлют, и заворочал языком:

— Я, ну… это…

— Что ты все вертишься вокруг пупка, — говори! — поторопили его.

— Мы тут посоветовались и от нечего думать решили выдвинуть Владимира Сергеевича Макарова в президенты страны! На ближайших выборах! Ура, товарищи!

— А почему именно его? — попытал какой-то неверный.

— Да потому, что он не нажил себе, а, значит, не создаст и общественности никакого геморроя! — Артамонов объяснил простым слогом сложную идею Мата.

— Хороший ход! — крикнула Татьяна.

— За это надо выпить! — предложил Софочка.

— Тащите его сюда, на трибуну! — попросил друзей Матвеев.

Только что отошедший в историю казус Макарона с фраком как нельзя лучше увязывался с возникшей ситуацией. Обагренное первыми утренними лучами гульбище обрело дополнительное направление и стало вкатываться, как под горку, во вторые сутки.

— Пусть выступит! — потребовал Бибилов Мурат. — Таможня дает добро!

— Народ желает слышать своих героев! — присоединился к нему Кравец.

— Но как его можно выдвигать?! Он сбежит с президентского кресла? опомнилась и непомерно участливо сказала Татьяна.

— Точно, нам такие бегуны ни к чему! — подтвердил ее сомнения Натан.

— Да никуда он не бегал! — сказал Пересвет. — Вам же говорят, был в отпуске за свой счет!

— Средствам массовой информации лишь бы постебаться, — сказала Дебора. — Тиражи падают, газет никто в руки не берет — желтизна сплошная, пора к реализму двигаться!

— Наше дело, мля, выдвинуть, а решает пусть народ, еп-тать! — сказал Мат.

— Верно!

— Давайте за это выпьем!

— За народ!

— Но я перестал заниматься космополитикой, — как всегда, пытался отвертеться Макарон. — Это внесуставные проявления!

— Не надо морочить тусовке ее семантические яйки! — погрозил пальцем Артамонов. — Сказали вперед, значит, вперед!

— Качать его!

Запала, возникщего в связи со смелым предложением Мата, хватило на несколько часов. Праздник продолжился, словно не было никакой бессонной ночи. Со стороны не верилось, что за совсем короткое время силами буквально одного выпуска страна решила столько вопросов, сколько было не поднять за десятки лет работы многих государственных мужей и органов.

Глава 6

ОМОЛОЖЕНИЕ СО СДВИГОМ ФОРМУЛЫ

Вернувшись с чужого праздника, Владимир Сергеевич заметил, что у него не хватает ума просчитать любую на выбор ситуацию на ход вперед. К шахматам он не подходил, хотя Дастин иногда проил сгонять пару блицев. Владимир Сергеевич перестал понимать прямой смысл этой игры, хотя к черно-белым клеткам по-прежнему относился с почтением — когда усаживался за покер с Жабелью и тетей Паней, сразу отбрасывал четыре карты, чтобы их в колоде было не 36, а, как в шахматах, — 32.

Раздумывая над новостью, Владимир Сергеевич заглянул в городской сад, где в беседке в любую погоду собирались шахматисты-пенсионеры. Владимир Сергеевич долго наблюдал за их игрой, и, что странно, в голову не приходило ни одной путевой подсказки. Он был завсегдатаем этого многоклеточного местечка, его здесь уважали и всегда приглашали сыграть под интерес. Теперь же, не присутствуя при игре, Владимир Сергеевич легко анализировал прошедшую без него партию, запросто возвращал фигуры в исходное положение, и с первой попытки угадывал ход, при котором была допущена ошибка, приведшая к поражению. Он легко вычислял, почему тот или иной игрок так глупо слил.

— Ладья должна была оставаться на месте, — говорил он Митричу с усилением на вдохе, — а короля следовало толкать вперед, а не влево. Тогда бы пешка не успела на диагональ.

— И верно, — вспоминал лоховую точку Митрич, ликуя лицом.

Пенсионеры отметили хорошую аналитическую и композиционную форму Владимира Сергеевича, посочувствовали его нынешнему политическому положению, пожелали удачи и попросили денег на устройство новой террасы над шахматным пятачком. Владимир Сергеевич обещал посодействовать. Когда все уляжется.

И направился восвояси. Его поразило в себе то, что теперь он в два счета может сочинить в голове композицию «мат в десять ходов», где каждый ход был бы единственно возможным. Шахматную задачу-композицию такой невероятной сложности никому в истории шахмат сочинять не удавалось. Такая глубина проработки доски не снилась даже специалистам по древесине — и все без обзола! Теперь Макарон мог пройти назад любую шахматную партию! Его осенило — в древности не было такой игры — шахматы! Не было! И не было того, кто придумал эту игру! Она сложилась сама. Из хаоса! Просто на доску выставляли фигуры в произвольном порядке! И эти фигуры с боем и поеданием должны были прорваться к себе в лагерь и встать на место в две шеренги на краю поляны! Вот откуда родилась игра в шахматы! Кто-то решил преобразовать хаос фигур в стройность их построения! И в ходе игры надо было не поставить мат королю противника, а втянуть на доску грамотными ходами недостающие фигуры!

Открытие окрылило Владимира Сергеевича.

Слова «а ты все молодеешь», брошенные Пересветом мимоходом в момент встречи на Дне грусти, поначалу никак не тронули Макарона. Они мышью проскользнули в подкорку, как и тысячи других дежурных фраз, падающих в бездну сознания каждый день. Эти ничем не знаменательные слова тихо и мирно пристроились в инграммных банках рядом с проходными выражениями, как «всего хорошего», «гиены — это к дождю», «ну, бывай», «как дела», «держите меня семеро», «напугали жопу дрелью». Они ушли в глубь серого вещества, как уходят отложения на дно океана, и легли на полку до лучших времен. И лежать бы им там вечно. Но в системе произошел сбой, словно в нее была заложена ошибка.

Скоро Владимир Сергеевич воочию увидел, что слова были вовсе не проходными, а несли смысл, были полны семантики. Отрыгиваясь небольшими порциями в оперативную память, слова долго накладывались на матрицы, пока наконец не сформулировались в понятие, которое и привело Макарова к кухонному зеркалу.