The Kills (СИ) - "Белый_Шум"

— Звучит как самое страшное наказание.

Алисия кивнула и продолжила:

— В общем, когда на прощании я спросила почему бабушка лежит в каком-то странном ящике и не двигается, мне сказали, что она спит и скоро отправится в лучший мир. О каком лучшем мире речь, сам понимаешь, никто не потрудился объяснить.

Меня увлек ее рассказ, скрасивший хоть немного странную сцену, вряд ли подчинённые, с которыми, пускай и близкие, доверительные отношения часто занимаются внешним видом начальства.

— И вот, — продолжала она, — пока на кладбище все прощались с ней, произносили памятную речь я заметила яму. Могилу. Я же не знала, что это могила. Для чего она. Никто не рассказал, — на ее лице на долю секунды мелькнуло замешательство, то, детское, испытанное много лет назад. — Подошла к ней, встала на край, на колени и заглянула внутрь. А оттуда на меня веет сыростью, запах земли, кислый, тяжёлый, будто в ноздри забивается с каждым вдохом. И холод этот, могильный колет лицо. Я, будучи ребенком, который не знает, что такое смерть физически ощутила всю ее тоску и мрак. Знаешь, — Алисия сделала глубокий вдох, — такая кромешная безысходность, от которой хочется кожу с себя содрать заживо, только бы чувствовать перестать. Только когда ты маленький, не понимаешь что это. Просто ощущение, жутчайший страх. Помню, подумала тогда: «Что это за лучший мир такой, в котором так страшно?»

Она выключила бритву, осторожно примостив ее на полке.

— К чему эта история? — от меня ускользал смысл рассказа.

Алисия сжала губы, готовя окончальный вердикт.

— Сейчас, — ее голос звучал болезненно, если не сказать траурно, — когда я смотрю в твои глаза, мне будто снова шесть и я на краю той могилы, заглядываю в нее.

Она умолкла, играя со мной в гляделки. Я совершенно отчётливо увидел испытываемую ко мне жалость. Гребаную жалость, которую я никогда не мог терпеть по отношению к себе.

— Соболезную, — безучастно произнес я, сочувствуя то ли потере бабушки, то ли тому, что ей снова пришлось окунуться в неприятные воспоминания.

— Да уж, — Алисия выдавила из себя печальную улыбку. — Прими душ.

— Это обязательно? — я не хотел утруждать себя ничего не значащими процедурами.

Кому теперь нужна аккуратность и порядок? Имеют ли они хоть каплю той важности, что была раньше? Не думаю.

— Да, обязательно, — отрезала, словно строгая мать девушка. — На правах своей ориентации я, конечно, могу раздеть тебя и затолкать в душ. Но ты все ещё мой начальник, и видеть тебя голым не лучшая затея.

Я с трудом поднялся, тоскливо глянув на душевую кабину в углу.

— Я пойду дождусь курьера. Ты должен поесть, — я открыл рот, желая возразить, что не голоден. — Ответ нет не принимается, — опередила меня Алисия.

Маньяк, настоящее время

Блондинка привела меня в миленький райончик за городом. Она припарковалась возле двухэтажного белоснежного дома, изысканного, будто сошедшего с картинки об американской мечте.

Я остановился неподалеку, увидеть что либо отсюда не представлялось возможным. Пришлось снова идти на риск, дождаться пока она зайдет внутрь и обогнув участок зайти с тыльной стороны дома.

Выверенные движения, ловкие шаги, в этом я был спец. Остаться незамеченным у всех на виду, мое умение, мой дар, мой талант.

За домом располагался маленький сад. Беседка с шатром, сложенным на зимовку, укрытые пленкой ротанговые кресла, пара уютных гамаков также из ротанга закреплённые на цепочках под крышей беседки. Мангальная зона и, неожиданно, детские качели, привязанные к ветке кряжистого дерева.

Меня настигло злое торжество, и едкое злорадство. Улучшая настроение, испорченное необходимостью бегства. Семья — заветная мечта многих, и он, не исключение. Как это банально. Кейт достойна большего, нежели убогого прозябания в этой пошлой до тошноты мечте. Она достойна меня.

Я затаился возле окна и незаметно заглянул внутрь.

Он лежал на большом матрасе, кинутом прямо посреди комнаты. Рядом отвратительная гора окурков, от одного вида которой меня в отвращении передёрнуло. Девушка сидела рядом с ним, спиной ко мне, опустив глаза в пол. Он курил, слабый, беспомощный, разбитый. Ни намека на двоих, вряд ли он опустился бы до свинства в её присутствии.

«Ее здесь нет. Кейт не с ним».

Сраженный таким неожиданным исходом я прирос к стене дома, не веря собственным глазам. Он предпочел спрятать ее, лишить себя мечты, а заодно и меня. Немыслимо. Просто немыслимо. Придется потратить годы на ее поиск, но найти. Кейт должна быть моей. Должна.

***

Алисия заставила меня поесть, села напротив и считала каждый съеденный кусочек. Мне не хотелось. Аппетита попросту не было. Еда — удел живых. А я мертв. Она возвращает меня к жизни, забирает из мира боли. Я должен остаться там, мое место в череде потерь, страха и горя. Только там я на своем месте. Плыву в темных водах меланхолии, созерцая свинцовые тучи, готовые пролить на меня потоки разъедающей безысходности.

Девушка не выпускала меня из-за стола пока я не съел последнюю крошку. В холодильнике осталась ещё еда, на завтра. Я не собирался к ней притрагиваться.

В гостиной обнаружились перемены обстановки. Матрас застелен чистой простыней, окурков нет, о них напоминают только коричневые припалины на светлом полу.

— Я зайду завтра, — оповестила Алисия. — Один ты так и будешь лежать здесь до конца своих дней.

— Зайди, — я нащупал сигареты, закурил и достал кольцо из кармана спортивных штанов.

Алисия ушла, не прощаясь, значит, завтра точно вернется. Тащить меня насильно в эту жизнь.

На город опускался вечер. Подсвечивал холодной синевой воздух, зажёг покатившееся за горизонт солнце кроваво-красным пламенем, расплескавшимся по небу. Розовые с золотом полосы расчертили потолок. Внутри лучей замелькали искры, медлительные, крошечные — пошел снег. Он обелил город, сделал его чистым листом, предлагая мне написать заново свою жизнь.

Я взял телефон и вперился в экран, не знаю, какой по счету раз за день. Заставка, фотография с дня рождения Кейт. Я, безмятежный и счастливый, она целует меня в щеку, мы оба думаем, что впереди только счастье. Наивные.

Экран побелел, скрывая заставку и подсунув мне звонок с неизвестного номера.

«Кого там принесло?»

— Да, — я поднял трубку сам не понимая зачем.

На том конце провода была тишина. Я посмотрел на экран телефона, секунды бежали, значит человек просто молчал.

— Вас не слышно, — устало проговорил я, раздумывая не нажать ли отбой.

— Привет.

Грудь сдавило невыносимой тяжестью, словно на меня сверху обрушилась лавина, похоронив под своей колоссальной массой. Горло свело судорожной паникой, не давая сказать хоть слово. Я буквально стал задыхаться услышав этот до боли знакомый голос, который не надеялся услышать вновь.

— Ты, — я сглотнул, затушил дотлевшую сигарету о пол и дрожащими пальцами достал новую. — Почему? Как ты…

Казалось я разучился говорить, забыл все слова, язык не слушался, мозг плохо соображал.

Зажигалка чиркала, искра вспыхивала и гасла в темноте, наконец пламя показало свой острый язык и я затянулся горьким, успокоительным дымом.

— Одноразовый телефон, — совершенно спокойным тоном произнесла Кейт. — Маршал оставила меня на пару часов, для решения дел с врачом. Купила в больничном киоске, звоню тебе из туалета. Не самый романтичный разговор, который когда-либо у нас был, — с напускным весельем тараторила она.

— Больничном? — тревога взметнулась внутри колкой вьюгой, сродни той, что царила за окном.

— Да, — невозмутимо подтвердила она.

— У тебя все в порядке? — я сел, поймав знатное головокружение и подкатившую к горлу панику.

Уилсон тяжело запыхтела в турбку.

— Не знаю как ответить на этот вопрос, — отстраненно заключила она. — Учитывая в каком положении мы оказались.

— Прости. Я просто, я… — слова застряли в горле, глаза застлала мутная пелена.

— Ты написал все, что хотел сказать в письме. Можешь не повторять, — остановила мои попытки оправдаться Кейт.