Исправленному верить (сборник) - Татьяна Минина

– Люди не сказали ни единого слова. – Говорившая, перешагнув молчаливого кота, вступила на относительно светлый участок, и Олег Евгеньевич узнал столь напугавшую его «Медею». – Вы, как я понимаю, из поликлиники?

– Только дамы. Я, с вашего позволения, всего лишь их сопровождаю…

– Вот как? – Старуха, видимо, улыбнулась; зубы у нее были целы. – В таком случае вам лучше подождать в общей комнате.

– В самом деле, Алик, – откликнулась Ольга. – У тебя лучше выходит развлекать здоровых дам.

– Иринушка, – протянула Нинель, – ты напомнишь доктору, чтобы и меня посмотрели?

– Опять вымогаешь? – нахмурилась «Медея». – Люди на работе, у них каждая минута денег стоит. Проходите. Должна вас предупредить, что Клавдия сейчас у себя не убирает.

Идти пришлось, едва не касаясь матерых темных шкафов, чьи дверцы украшали мутные зеркала. Шкафы примыкали друг к другу, загораживая какие-то двери. Обитательницы квартиры, хоть и захватили ее целиком, чужими комнатами, похоже, не пользовались.

– Сюда, пожалуйста. – Нинель отдернула портьеру; у бабушки Шульцова висели почти такие же, их заменили, когда Олежеку было лет пять.

– Ну, – Колоколька повернулась к Ким, – давайте глянем вашу подопечную.

Из комнаты больной вырвался тяжелый, настоянный на лекарствах сквозняк, и Олег Евгеньевич остался с двумя старухами, котом и все сильней входящим в раж незримым Тантиком.

До сего дня Шульцов полагал, что обилием вещей его не удивить. Олег рос средь бабушек и теток – как родных, так и двоюродных, троюродных, вообще непонятно каких. Что поделать, войны и революции с большей охотой пожирают мужчин, а женское одиночество обрастает хламом, будто корабль ракушками. Баба Аля берегла стеклотару, баба Тина вязала скатерти и салфетки, тетя Римма питала пристрастие к фарфору, а тетя Гуся не выкинула ни единой открытки, не говоря о подшивках «Звезды», «Нового мира» и «Вокруг света». И все равно к тому, что он увидит, историк оказался не готов.

Огромная, с две Стасовы квартиры, не меньше, комната напоминала сибирский двор после февральского бурана, когда средь сугробов в человеческий рост протоптана пара тропок – к поленнице и калитке. Здесь снежные горы заменяли серванты, горки, этажерки, столики, бюро, объединенные в единое целое баулами, чемоданами, посылочными ящиками, шляпными картонками, связками газет, журналов, книг. Яблоньками тянулись вверх рогатая вешалка, два торшера с абажурами и один без. Кустик лыж и лыжных палок, скатанный в рулон коврище, оскалившийся рояль, на клавишах – ворох засохших цветов. Узкая тропа, шарахнувшись от порога к наполовину заставленному книжным шкафом окну, разделялась на ведущую через всю комнату ко второй двери виа принципалис и тупик, оканчивающийся круглым обеденным столом. К достойному короля Артура предмету обстановки жались два венских стула и кожаный диван с высоченной спинкой, обжитой гигантскими фарфоровыми попугаями. Пыль превращала бедняг из ара в серых жако.

– Вы садитесь. – Нинель сдернула с сиденья металлический поднос со стиральным порошком и лампочками. – Хотите гриба?

На освобожденном сиденье красовалось старое демисезонное пальто, покрытое слоем рыжей шерсти, видимо, кошачьей; Шульцов же для представительности надел темный костюм. Ситуацию спас сам источник шерсти, молча водворившийся на свой трон. Историк вежливо улыбнулся и с облегчением уселся на диван; тот, правда, оказался продавлен. Нинель Антоновна суетливо освободила второй стул и повторила:

– Гриба хотите? Он такой очищающий… Даже не заряженный. Как вы думаете, ваша дама меня посмотрит?

– Нинель!

– Что, Розик?

– Не забивай молодому человеку голову своими болячками и не навязывай свою отраву. Сварить вам кофе?

– Если вас не затруднит, – торопливо согласился Олег Евгеньевич, вспомнив мерзкий студенистый блин, проживавший в трехлитровой банке у бабы Фаины. – Признаться, я очень люблю кофе.

– Я тоже, – откликнулась Розик. Среди рассохшейся мебели и перевязанных веревками чемоданов она больше не казалась жуткой. Старуха и старуха, знававшая лучшие времена и угодившая на склоне лет в эту дыру.

– А вы ведь так нам и не представились! – капризно посетовала Нинель.

– Олег, – исправил свою оплошность Шульцов. – Евгеньевич. Вижу, у вас и собака, и кошка. Неужели они ладят?

– По-всякому, – вздохнула старушка. – Как хорошо, что вы к нам зашли… Здесь так скучно, Розик ругается, Клавушка болеет, а раньше только и знала, что по универмагам ходить. В телевизоре все такое страшное, а читать мне трудно, глаукома… Я квартирантку привела, славную такую, думала, будет с кем поговорить, а она домой вернулась, маму пожалела…

Чем дольше они говорили, тем больше Шульцов сомневался, что находится в оке бури. Ну, старухи, ну, три, ну, живут одни, так мало ли какие совпадения случаются? Да, встретив Розика впервые, можно испугаться, но Нарина – наверняка испорченное «Наринэ», а южные красавицы, состарившись, становятся похожи на колдуний. Собачка? Так Наташа Саврасова боялась шавок вообще, а не бедняги Тантика, Спадников же наверняка заинтересовался орнаментами на фасаде и в парадных, вот и фотографировал…

– Прошу. – Розик внесла покрытый патиной серебряный поднос с белой, толстой, удивительно современной чашечкой и довоенной сахарницей, украшенной самолетиком. – Можете курить.

– Спасибо, но я не курю.

– Курить вредно, – вмешалась Нинель и с робкой улыбкой положила на самый краешек стола колоду карт. – Вы играете в кинга?

Шульцов играл. С тетками и бабушками лет тридцать пять назад.

– Нинель, твоя навязчивость становится неприличной.

– Ну, Розик… – Губки старушки задрожали, и Шульцов внезапно понял, что Нинель успела их подвести юной розовой помадой. – Мы так давно не играли, а Олежек Евгеньевич все равно ждет свою даму…

– Клавдию осматривают уже десять минут. – Розик-Нарина-«Медея» сняла со стула сперва кота, потом пальто и, одернув юбку, уселась. – Оставшегося времени может хватить на кофе, но не на игру. А жаль – дамский преферанс был одним из немногих наших развлечений…

– Но ведь можно не доигрывать? – Нинель смотрела на Шульцова, как Соня, когда она еще выпрашивала игрушки. – Мы так надеялись, что дама, которая купила клетку, станет к нам приходить, а она умерла. Такой ужас…

– Нинель!

– А что я такого сказала? Олег Евгеньевич, вы ведь не сердитесь? Ведь правда? И почему вы не пьете кофе? Я не могу пить горячее, зубы… Вы тоже?

– Простите, задумался. – Историк торопливо отхлебнул из белой чашки. Вкус был несколько непривычным, похоже, Розик пустила в ход что-то вроде кардамона. – Отличный кофе, и я в самом деле не прочь сыграть, только не судите строго. Последний раз за кинга я садился в школе.