Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Единственное, что удалось добиться левым — решения неофициального собрания совета старейшин, состоявшегося в кабинете Родзянко, что 27-го в два часа дня Дума все-таки соберется на закрытое совещание. Следующая официальная сессия Государственной думы состоится… в январе 1994 года, но будет это уже в совсем другой стране — Российской Федерации.

В оставшуюся часть дня проходили заседания думских фракций, комиссий, бюро Прогрессивного блока, центрального бюро Военно-промышленного комитета. Общественные деятели, близкие к социалистам, заходили друг к другу, встречались у Максима Горького, толклись в редакциях и обменивались слухами, один другого нелепее. Видных общественных деятелей и думских ораторов не было на улицах Петрограда, уже и пока почти без них делалась история.

Кто действительно не испытывал страха перед народной стихией, более того, активно ее провоцировал, так это ультралевые, в частности, большевики. Об их существовании заговорщики всех лагерей, похоже, либо совсем забыли, либо не склонны были принимать их всерьез. Это было весьма опрометчивым просчетом. Роль крошечной большевистской партии вырастала, как на дрожжах, что отмечали уже и спецслужбы.

Утром 25 февраля вновь заседает Русское бюро ЦК. Шляпников пишет: «От Петербургского Комитета получили предложение дать боевую листовку»[1780]. Текст листовки, сохранившийся в архиве Молотова, написан его рукой: «Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться. Нечем топить. На фронте — кровь, увечье, смерть. Набор за набором! Поезд за поездом, точно гурты скота, отправляются наши дети и братья на человеческую бойню. Нельзя молчать! Отдавать братьев и детей на бойню, а самим подыхать от холода и голода и молчать без конца — это трусость, бессмысленная, преступная, подлая.

Все равно не спасешься! Не тюрьма — так шрапнель, не шрапнель — так болезнь, смерть от голодовки и истощения. Прятать голову и не смотреть вперед — не достойно. Страна разорена. Нет хлеба. Надвинулся голод. Впереди может быть только хуже. Дождемся повальных болезней, холеры… Требуем хлеба — отвечают свинцом!

Кто виноват? Виновата царская власть и буржуазия. Они грабят народ в тылу и на фронте. Помещики и капиталисты на войне наживаются, не успевают считать барыши. Тянут войну без конца. Ради военных барышей и ради захвата Константинополя, Армении и Польши гонят на бойню народ. Нет конца их жадности и зверству. По доброй воле они не откажутся от наживы и не прекратят войну. Пора укротить черносотенного и буржуазного зверя. Либералы и черносотенцы, министры и Гос. Дума, дворянство и земство — все слилось во время войны в одну озверелую шайку. Царский двор, банкиры и попы загребают золото. Стая хищных бездельников пирует на народных костях, пьет народную кровь!

А мы страдаем. Мы гибнем. Голодаем. Надрываемся на работе. Умираем в траншеях. Нельзя молчать! Все на борьбу. На улицу! За себя, за детей и братьев… Надвинулось время открытой борьбы… Всех зовите к борьбе. Лучше погибнуть славной смертью борца за рабочее дело, чем сложить голову за барыши капитала на фронте или зачахнуть от голода и непосильной работы. Отдельные выступления могут разрастись во всероссийскую революцию, которая даст толчок к революции в других странах. Впереди борьба, но нас ждет верная победа! Все — под красные знамена революции… Да здравствует Социалистический Интернационал!»[1781] Радикализация лозунгов шла параллельно с радикализацией выступлений протеста, подпитывая друг друга.

Вечером второй раз за день на квартире Павлова собирается большевистское Бюро ЦК. «Нашим представителем в Петербургском комитете т. П. Залуцким было сделано сообщение о положении дела в районах Петербургского Комитета нашей партии. Из полученных им данных положение дела и состояние организации было очень благоприятное. Повсюду работники наших подпольных коллективов стремились охватить движение, направляя его на путь революционных демонстраций и братанья рабочих с солдатами… Представители районов сообщали Петербургскому Комитету о том, что рабочие решили закончить стачку лишь по достижении победы над царским правительством… За жизнью и деятельностью солдат в казармах следили тысячи рабочих. От них не укрылось царившее в казармах беспокойство, малейшие признаки неподчинения солдат бодрили и вселяли надежду на победу»[1782].

Петербургский комитет большевиков, который занимал еще более революционные позиции, чем Русское бюро ЦК, принял решение превратить движение в вооруженное восстание, приступить к устройству баррикад, захвату телефонной и электрической станций. Выступлений в столице уж казалось мало. Директор Департамента полиции телеграфировал начальнику московского охранного отделения, что городская организация большевиков «желая использовать происходящие в Петрограде забастовки в целях попытки организовать вооруженное восстание, командировала в Москву, Нижний по одному не установленному делегату для переговоров с местными организациями». И информировал о намерении в ночь на 26-е произвести до 200 арестов среди наиболее активных социалистических деятелей «в целях пресечения подобных замыслов революционных элементов»[1783]. Удар должен был прийтись на активистов рабочей группы ЦВПК и на большевиков. Власти стали понимать, что без более жестких мер уже не обойтись.

«25 февраля А. П. Балк мне сказал, что с раннего утра движение рабочих возобновилось и войска вынуждены были уже несколько раз стрелять в народ; что у рабочих появилось огнестрельное оружие и есть раненые и убитые городовые и конные стражники, — свидетельствовал Протопопов. — Обещал мне сообщать ход событий. Я чувствовал, что положение становится грозным; все же меня не покидала надежда на прекращение смуты. Ни А. П. Балк, ни А.Т Васильев в течение дня мне сведений не давали; было видно, что они несколько теряли самообладание. Днем я был у генерала С. С. Хабалова. Он был в подавленном состоянии… жалел об отсутствии уральских казаков, одна сотня которых, по его мнению, могла бы принести большую пользу. Он ждал прибытия новых частей кавалерии и казаков. Я старался его ободрить, но это плохо удавалось, уехал от него с тяжелым чувством»[1784].

От Хабалова Протопопов отправился в свое министерство, где приема дожидался генерал Спиридович, высказывавшийся за самые решительные меры: «Раз во время войны устраивается политическая демонстрация, и полиция и войсковой наряд видят плакаты и флаги с лозунгами: «Долой войну», «Долой царя», «Да здравствует республика» — стрельба необходима. В таком случае стрельба понятна каждому простому солдату. Такой момент был потерян вчера, когда в одном месте произошла именно политическая демонстрация, были революционеры, а не просто толпа»[1785]. Призывы проявить решительность поступали Протопопову и с других сторон, в том числе и от правомонархических кругов: «Военно-промышленный комитет и его председатель Гучков открыто высказывают свою солидарность с арестованными вожаками рабочей группы этого комитета. Почему Гучков не арестован? Если он прав, то надо отпустить и арестованных главарей; если же они виноваты, то должен быть арестован и Гучков, и все члены военно-промышленного комитета, открыто поощряющие мятеж. Главари Земгора, готовившие временное правительство, не арестованы… Почему не просите у царя увольнения, если чувствуете себя неспособными справиться с развалом и мятежом?»[1786]. Но, похоже, Протопопов совершенно не готов был и не собирался брать на себя никакую ответственность.

Спиридович так рассказывал о своей последней встрече с главой МВД: «Протопопов был в приподнятом настроении и, как всегда, очарователен. Он наговорил мне много приятных вещей, просил не стесняться в Ялте приемами по представительству. Как раз в то время ему сообщили о демонстрации на Знаменской площади и об убийстве пристава Крылова казаком. Мы заговорили на эту тему. Я высказался за немедленное предание казака суду. Протопопов сказал, что теперь все зависит от Хабалова, что теперь беспорядки совершенно его не касаются.