Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

— В наших беседах мы обсуждаем другие вопросы, командир. Более важные. И именно поэтому я пришел к тебе сейчас. Сципион согласился на встречу с тобой. Она может состояться завтра на поле боя между двумя армиями.

— Он согласен закончить наш спор не битвой, а словами?

Джемел неловко пожал плечами.

— Я не могу судить об этом. Командир, с тобой все в порядке? Если хочешь, мы отложим разговор на утро.

Ганнибал поднялся из-за стола и подошел к секретарю. Он положил ладонь на плечо Джемела, мягко встряхнул его и устало улыбнулся.

— Ты спрашиваешь, все ли в порядке со мной? Мы прошли вместе долгий путь, и ты стал для меня таким же добрым другом, каким был Бостар. Я помню утро после Канн, когда ты занял его место. У тебя был встревоженный взгляд. Ты стоял очень прямо и докладывал мне отрывистыми фразами. Такими мгновениями может гордиться любой офицер.

— Некоторые люди утверждают, что я по-прежнему говорю в такой манере.

— Да, говоришь. Но я уже привык. Мне жаль, что мы редко беседовали как друзья. Это была моя ошибка. Ты примешь извинения от Ганнибала?

Джемел, смутившись еще больше, кивнул головой. Этот жест можно было принять и за согласие и за отрицание.

— Хорошо. Направь Сципиону мое подтверждение. Мы встретимся завтра. Для отсрочки нет причин.

В ту ночь Ганнибал спал как убитый. Проснувшись перед рассветом, он по привычке начал обдумывать речь, которую хотел произнести перед армией. Вскоре он понял, что ему не нужно было заучивать слова, пришедшие на ум. Командир чувствовал в них истину, а истину не репетируют. Приняв это решение, он расслабился и вышел из палатки, чтобы полюбоваться рассветом.

Силы Ганнибала спустились по склону холма и остановились на северной границе Замских полей. Перед ними простиралась широкая и плоская равнина, чья поверхность напоминала грубо обтесанный камень. Римская армия находилась на южном крае этого пространства. Легионы построились в боевые формации. За шахматным строем когорт поднималось несколько холмов, похожих на стадо зебр, галопирующих по континенту. Ганнибал вышел вперед и зашагал к врагу без оружия и без охраны. Даже Священный отряд не сопровождал его. Сзади шагал один только переводчик. Этот египтянин, искусный во всех языках Средиземноморья, тоже не имел оружия. Ганнибал не хотел брать его с собой, но таким было условие Публия, с которым ему пришлось согласиться.

Сципион направился к нему таким же образом — одинокая фигура на фоне огромной массы людей. Рядом с ним шел переводчик. Какое-то время из-за искажений, вызванных волнами зноя, эти два человека выглядели очень маленькими, но когда они приблизились к стульям, заранее поставленным посреди бесплодного поля, их рост и пропорции пришли в порядок. Ганнибал, недовольный тем, что зрение сыграло с ним шутку, начал разговор довольно резко — еще до того, как они сели.

— Мы не сможем говорить спокойно при таком ослепительном свете, — сказал он на латыни. — Ты не против, если я позову одного раба с опахалом? Даю слово, что он придет без оружия.

Публий явно не ожидал ни таких слов, ни тона, ни языка. Ему потребовалось время, чтобы скрыть удивление.

— Зови кого хочешь.

Ганнибал велел своему переводчику привести раба, после чего два полководца сели на стулья под небольшим углом друг к другу. Их разделяло не больше трех шагов. На Публии были офицерские доспехи. Бронза выпуклой нагрудной пластины блестела свежей полировкой — почти оттенками золота. Пустые ножны крепились к алой ленте, пересекавшей торс наискось. Над шлемом поднимался пышный плюмаж из конского волоса, выкрашенный в тот же цвет. Оценив юный возраст соперника, Ганнибал воздал хвалу богам. Перед ним был молодой человек! Широко расставленные глаза, острый нос и тонкие губы, плотно сжатые от ожидания, — не слишком симпатичное лицо, не такое свирепое, как у Марцелла в миг его смерти, и не злобное, как у многих римских пленников. Впрочем, даже при полном спокойствии в нем чувствовался сильный интеллект.

Ганнибал понял, что пора начинать разговор. Он так и сделал, открыв рот и высказав на латыни свои давние мысли.

— Странно видеть тебя так близко, — произнес африканский командир. — Я воевал против твоего отца и многое знал о твоем дяде, но никогда не встречался с ними, как с тобой сейчас. Ия не боялся их, как тебя. Публий Сципион! Победитель Иберии... победитель равнин... Я так много слышал о твоих подвигах, что ожидал увидеть человека, зацелованного богами или демонами. Воина с огнями смерти в глазах. Но в тебе этого нет, и ты моложе, чем я думал.

Ганнибал повернулся и посмотрел на переводчика, который привел с собой раба. Обнаженный мужчина — судя по белой коже, амбрианец — снял с плеча две большие пальмовые ветви, используемые для создания тени. Он опустил древки опахал на землю, прижал их к торсу и наклонил таким образом, чтобы тени упали на обоих полководцев. Ганнибал пожалел о том, что беседа велась на латыни. Это предполагало ненужное убийство раба, поскольку амбрианец обязательно поймет и запомнит их слова.

Почувствовав прохладу, Ганнибал продолжил разговор со Сципионом:

— Фортуна много лет питала ко мне благосклонность. Когда я вторгся в твою страну и начал выигрывать битву за битвой, она стала взимать с меня плату за это. Сначала она забрала мой глаз, затем увела с собой лучших друзей и товарищей и позже отняла у меня братьев... одного за другим. Я никогда не проигрывал в открытых сражениях, но, к сожалению, Фортуна не дала мне окончательной победы над твоим народом. Теперь, когда я решил поговорить с римским консулом и завершить войну мирным договором, она вновь проявила свою доброту, направив меня к тебе, а не к кому-нибудь другому. По крайней мере, мне лестно общаться с тобой. И разве это не странно? В первой битве я сражался с твоим отцом, а в последней могу встретиться с его сыном.

Командир сделал паузу. Публий — возможно, не намеренно — кивнул, признавая странность сложившейся ситуации. Он вежливо слушал африканца, но изгиб его губ указывал на то, что запас терпения уже иссякал. Ганнибал улыбнулся. Публий тоже мог рассказать ему о своих потерях, однако он не захотел признавать общее сходство их судеб. Ганнибал молча одобрял это упрямство.

— Я говорю с тобой начистоту и прошу от тебя того же самого. Никто не узнает о нашей беседе. Здесь нет свор богачей, которые правят нашими странами. Мы