Дорога Короля - Мартин Гринберг

— Но ты, конечно же, думала, — вздохнула матушка Адель. — Молодежь повсюду одинакова!

— Примерно такие слова я и от него слышала. — Лиз была настолько разгневана и напряжена, что говорила еле слышно. — Именно так он и говорил!

— Но он ведь отпустил тебя?

— А как он мог меня остановить? Но он прекрасно знал, что произойдет потом, что стены сомкнутся навсегда, стоит мне приоткрыть их, и никакого возврата уже не будет.

— А ты хотела бы вернуться?

— Тогда не хотела, — сказала Лиз. — А теперь… — Ее пальцы запутались в волосах Франчи, и она осторожно высвободила волнистые пряди. — Этот мир не годится для таких, как я. Здесь меня ненавидят, или боятся, или и то, и другое. Здесь во мне видят вещь, которую нужно либо использовать, либо сжечь. Даже вы, пустившие меня в свой дом и осмелившиеся меня полюбить, отлично знаете, что можете поплатиться за это. И видимо, поплатитесь, хотя вы и очень смелые женщины. И, поплатившись, станете меня ненавидеть.

— Возможно, — сказала матушка Адель. — А возможно и нет. И я совсем не уверена, что ты пробудешь в нашем мире достаточно долго, чтобы с нами что-то такое случилось.

— Я ни за что не вернусь в Монсальва! — отчеканила Лиз.

— Возможно, у тебя просто не будет выбора, — пожала плечами матушка Адель. — Если только ты не сумеешь придумать способ отделаться от милорда Жискара. Мы могли бы, конечно, на некоторое время задержать его в монастыре, но у него целый отряд вооруженных всадников. А у нас нет ни лошадей, ни оружия.

Лиз опустила голову.

— Я знаю, — сказала она. — Ох, это-то я знаю!

— Слишком много ты знаешь! — не выдержала я, вдруг страшно разозлившись; меня уже просто тошнило от этих бесконечных разговоров. — Почему бы тебе не перестать всего лишь знать и не начать что-то делать? За воротами два десятка воинов, которыми командует негодяй, пожелавший в качестве домашнего животного ведьму завести! Вот и решай: либо сразу ему сдавайся, пока он еще никого из местных жителей не прикончил, либо быстро ищи способ отделаться от него. Он сказал, что ты можешь призвать на землю даже луну с небес. Так призови на его голову громы и молнии!

— Я не могу убивать! — воскликнула Лиз так испуганно, что я поняла: это правда. — Не могу!

— Ты и раньше так говорила, — сказала я. — Значит, все твои знания, все твои чары только на то и годятся, чтобы руки вверх поднять и сдаться? А потом благодарить Господа за то, что ты не желаешь воспользоваться тем, что Он дал тебе?

— Если это действительно Он мне дал, — прошептала Лиз. — А не тот, другой.

— Чистейшей воды ересь! — заявила матушка Адель, но таким тоном, словно ей, в общем-то, было безразлично, ересь это или нет. — Лучше б ты и впрямь подумала как следует, девочка. Ты в таком положении оказалась, потому что все добрую христианку изображала. Ну так он и возьмет тебя, не сомневайся. И еще нас заставит дорого заплатить за то, что приютили тебя.

Лиз встала. На руках она держала крепко спящую Франчу. Она молча постояла, потом положила девочку на постель, заботливо укрыла ее одеялом, поцеловала и только тогда повернулась к нам.

— Хорошо, — промолвила она. — Я сдамся ему. И пусть он отвезет меня назад, в Монсальва.

Матушка Адель вскочила так резко, что, лишь услышав звук пощечины, я поняла, как она разгневана.

Лиз стояла бледная, прижимая руку к щеке. На белой коже расплывалось яркое красное пятно. Она выглядела совершенно ошеломленной.

— И это все, на что ты способна? — рявкнула матушка Адель. — Способна только трусливо прятаться да скулить? Твердить во всеуслышание, что никогда не сдаешься без боя, а при первой же настоящей угрозе сдаться на милость победителя?

— Разве я могу что-то еще? — сердито выкрикнула Лиз.

— А ты подумай, — спокойно сказала ей матушка Адель и вышла за порог.

Ночь прошла на удивление спокойно. Я крепко уснула, а когда проснулась, удивилась еще больше: Лиз по-прежнему сидела у очага. Причем в той же позе, что и накануне вечером, когда я пошла спать: согнув ноги в коленях, насколько ей позволял большой живот, и едва заметно раскачиваясь.

Она, впрочем, довольно быстро очнулась, когда я встала и прошла мимо. И тут же принялась растапливать очаг, наливать в котелок воду и заниматься прочими хозяйственными делами, которые сама вменила себе в обязанность. Вела она себя, в общем, как обычно, но я успела заметить дорожки слез у нее на щеках.

Когда же она наконец выпрямилась, охая и хватаясь за поясницу, как и все беременные женщины со времен матушки Евы, то лицо у нее было такое, что я сразу приготовилась услышать: «Все. Сейчас я иду в монастырь».

Я пошла с нею вместе. Утро было серое, за ночь сильно похолодало; в воздухе чувствовался легкий морозец. На этот раз я надела свое лучшее платье и самый красивый платок, а сверху накинула шерстяной плащ Клоделя. Мне казалось, что это вроде как мои доспехи. А для Лиз доспехами служили ее красота и моя голубая накидка, которую я соткала себе к свадьбе. Как и всегда, она держалась очень скромно, как самая обычная женщина. Во всяком случае, не такая знатная, какой она на самом деле была. Обаяние — кажется, так называла это матушка Адель — вот чем она всех брала. Только в то утро обаятельной ее назвать было трудно. Да и на обычную женщину она была похожа не больше, чем ангел гнева, изображенный на алтаре.

Мессир Жискар встретил нас неподалеку от монастыря верхом на своем огромном жеребце. Воины тоже были при нем. Он улыбался, глядя на нас с высоты своего седла.

— Доброго утра вам, добрые женщины, — приветствовал он нас.

Но мы не улыбнулись в ответ, а Лиз даже не замедлила шаг, словно Жискара там и не было. Я вела себя осторожнее и, как оказалось, глупее: он сразу заметил, что я смотрю на него, и всю силу своей улыбки устремил на меня.

— Хочешь проехаться со мной верхом, Жаннетт Лакло? Здесь недалеко, я понимаю, но моему Фламбару доставит удовольствие понести тебя на спине.

Я постаралась все свое внимание сосредоточить на Лиз, но рыжий жеребец упорно шагал рядом со мною. Глаз я не поднимала, хоть и чувствовала, что глаза Жискара так и сверлят мне затылок. Еще мгновение, понимала я, и он схватит меня, кинет через седло и…

— Да успокойся ты! — сказал он несколько надменным тоном. — Я вовсе не дьявол во плоти. И если ты мне нравишься — а ты вполне достойна того, чтобы нравиться мужчинам, — что ж тут страшного? Я тебе ничего плохого не сделаю. Скажи, разве тебе не хотелось бы жить в красивом доме и носить платья из шелка?

— И рожать тебе бастардов? — спросила я, по-прежнему на него не глядя. — Спасибо, не хочу! Я отказалась от подобных развлечений шесть лет назад во время Великого поста.