Прозрение (сборник) - Урсула Ле Гуин

Некоторое время Эней молчал, да и потом был крайне неразговорчив. Едва сказал мне несколько слов. По-моему, его сразили мои аргументы. Во всяком случае, они его явно потрясли.

Лишь много позднее я поняла, что невольно отняла у него возможность обвинять себя, а стало быть, и оправдывать – хотя бы до некоторой степени. Ведь если Эней не мог воспринимать свой боевой запал как врага собственного милосердия, как некую безумную ярость, лишь на одно краткое, но роковое мгновение подавившую лучшие свойства его натуры, если он не мог воспринимать совершенное им убийство Турна как некое фатальное проявление хаоса, тогда он должен был бы считать и эту ярость, и этот запал неотъемлемой частью собственного «я», а совершенное им деяние – частью того справедливого порядка вещей, к которому он всю жизнь стремился, который старался всячески поддерживать и сохранять. Но если, согласно этому порядку вещей, он поступил правильно, убив Турна, то правилен ли сам этот порядок вещей?

Смерть Турна обеспечила Энею победу его идей и целей, однако она оказалась гибельной, сокрушительной для Энея-человека.

Нанося Турну смертельный удар, Эней сказал, что это жертвоприношение. Но какое? И кому?

Я тогда не понимала, какого невероятного мужества требую от него, своего терпеливого героя, задавая ему подобные вопросы. Впрочем, на эту тему мы с ним больше не говорили. И я, глупая, пребывала в уверенности, что сняла с его души бремя ненужной вины, успокоила его и утешила, избавила от необходимости искать какое-то еще подтверждение его мужеству и храбрости. До чего же глупы бывают порой юные жены!

Новый город с такой быстротой разрастался вокруг нашей маленькой регии, что иной раз мне это казалось нереальным, словно видение, словно тот сон о моем будущем городе. Но стоило мне выглянуть из дверей, и я видела вокруг тростниковые и черепичные крыши, чувствовала запах дымка и готовящейся пищи, слышала, как молодая жена-латинянка окликает своего мужа-троянца, как переговариваются между собой строители, как ребенок весело напевает песенку-считалку – и я убеждалась, что все это настоящее, живое, веселое. Мало того, все это повторялось изо дня в день, каждое утро и каждый вечер. Лавиниум был почти таким же, как и любой другой город на Западном побережье, вот только цитадель его была, пожалуй, расположена выше многих, на скалистом утесе, вздымавшемся над темными водами реки Прати. Троянцы, если бы им дали полную свободу, возможно, построили бы свои дома иначе, но наши плотники-латины строили, разумеется, так, как у нас было заведено издавна. А я к тому же упорно настаивала на том, чтобы каждое дерево внутри городских стен, которое можно пощадить при постройке, непременно оставляли, давая ему достаточно места, чтобы расти. Троянцы сперва считали это пустой прихотью, но потом поняли, какая благодать посидеть в летнюю жару под тенистым деревом, и стали даже гордиться теми дубами, лавами и ивами, в тени которых укрылись их дома. В новой регии, было даже, пожалуй, меньше тени, чем возле других домов, но я принесла из отцовского дома саженец лавра – побег того старого дерева, что росло у нас во дворе, – и через год молодой лавр был уже значительно выше Энея ростом. Потом мы еще посадили дикий виноград и пустили его виться по решетке с южной стороны дворика.

В тот первый год было сыграно очень много свадеб. Ведь большая часть троянских женщин предпочла остаться на Сицилии, когда Эней в последний раз побывал там, и его спутники, устав от долгих странствий, просто мечтали обзавестись женами. Они находили их повсюду, и к зиме во всем Лации, по-моему, лишь с трудом можно было найти незамужнюю девушку, так что неженатые латины стали жаловаться на нехватку невест. Мой Сильвий был первым ребенком, рожденным в Лавиниуме, но уже к концу мая того же года в своих колыбельках заплакали еще пятеро маленьких троянцев-латинов. И весь тот год, а также несколько последующих лет высшие силы, ответственные за рождение детей, трудились не покладая рук.

Местные семьи, где зятьями стали троянцы, оказались связаны с нашим городом родственными отношениями; а мастеровых привлекала туда потребность в их умении и возможность неплохо заработать. Многие из них потом так и оставались в Лавиниуме или селились где-то поблизости, поскольку им нравился и новый город, и его правитель. Вскоре у нас, пожалуй, стало гораздо больше латинов, чем троянцев. Доблестные воины, которые вместе с Энеем забрались так далеко, обнаружили вдруг, что и сами стали жить совсем как италики, среди таких же италийских семей, возделывая италийскую землю рядом с местными земледельцами. Великий город Троя постепенно таял в туманной дымке прошлого; знатное троянское происхождение здесь, в Италии, не имело особого значения; былые сражения, приключения, бури и странствия тонули в повседневной суете и домашних заботах. Бывшим воинам было так спокойно в новом доме у семейного очага, так хорошо в том новом городе, который они сами построили на этой некогда чужой им земле.

Впрочем, некоторым привыкать к жизни в новой стране оказалось нелегко, особенно молодым. Те, кому было за тридцать, с радостью покончили с долгими странствованиями по странам и морям и обрели наконец собственный очаг и супружеское ложе. А вот за молодыми Энею приходилось пристально следить, и он поручал подросткам и двадцатилетним юношам самую трудную работу, стараясь, чтобы она хоть как-то была связана с риском, с опасностью. Кроме того, он постоянно придумывал для них какие-то соревнования или спортивные игры, и молодежь с удовольствием в них участвовала, добиваясь звания чемпионов, а те, кто постарше, и дети смотрели на них и радовались. Участие молодых латинов в этих играх и соревнованиях только приветствовалось, и многие мои соотечественники, обладая сильным духом соперничества, охотно разделяли с троянцами эти забавы. Существовало несколько различных троянских праздников, которые следовало отмечать подобными играми, а Эней прибавил к ним еще и некоторые латинские праздники, так что молодежь в Лавиниуме постоянно пребывала в состоянии подготовки то к одному торжественному событию, то к другому.

Мой пасынок Асканий еще в Африке отлично научился ездить верхом, и обычно именно он верховодил во всех начинаниях, связанных с верховой ездой и обучением лошадей. В других видах спорта – в стрельбе из лука, в беге и прыжках, в борьбе, в метании камней или копья, а также в военных искусствах – он ничем особо не выделялся. Однако он всегда отчаянно стремился к самосовершенствованию и не сомневался, что просто обязан быть если не самым лучшим, то, по крайней мере, одним из первых. А если оказывался шестым, или пятым, или даже вторым, его охватывал такой гнев, такой стыд, что он способен был даже спорить с судьями или вообще покинуть соревнование, злясь на самого себя. Если на охоте не ему, а кому-то другому удавалось убить дикого кабана или крупного оленя, то он возвращался домой печальным и хмурым. Асканий обладал ярко выраженным чувством долга и такой же, как у отца, серьезностью во всем, но ему, в отличие от Энея, отнюдь не было свойственно ни чувство меры, ни терпение, которыми обладают люди действительно сильные. Этот мальчик за время долгих скитаний троянцев стал, естественно, всеобщим любимцем, а царица Карфагена Дидона, по-моему, окончательно его испортила, ибо позволяла ему все. Асканий любил повторять, какая она была добрая и как замечательно им жилось в Африке. Но если он при этом и замечал, как темнело лицо его отца, то никогда не спрашивал, отчего это. Со мной – а я была всего на несколько лет старше его – он вел себя сдержанно и настороженно. Я, разумеется, никак не могла заменить ему его заботливую и нежную мать, которую он потерял еще в детстве. Мне казалось – да и ему, видимо, тоже, – что я больше гожусь на роль его старшей сестры и являюсь для него довольно сильной соперницей в борьбе за любовь Энея. А еще он страшно ревновал Энея к нашему новорожденному сыну, своему сводному братику. Хотя, по-моему, ни один отец на свете не мог бы любить своего сына сильнее, чем Эней любил Аскания! Просто Асканий еще не дорос до той душевной щедрости, которая позволила бы ему благодарно принимать эту любовь, не считая, что он должен непременно завоевать ее, доказать себе и другим, что именно он больше всех достоин такой любви. Он вечно казался встревоженным и печальным, и Энея это сильно беспокоило. К счастью, Асканий любил охоту и отправлялся с другими охотниками в горы так часто, как ему того хотелось. Наши стада и овечьи отары были в те времена еще не столь многочисленны, и любая добытая на охоте дичь служила в хозяйстве большим подспорьем. Так что Асканий с полным основанием мог чувствовать себя необходимым, мало того – героем, достойным своего отца, особенно когда привозил с охоты столько мяса, что впору было устраивать пир, или входил в дом с медвежьей шкурой на плечах, или приносил рога и шкуру большого оленя, а то и клыки горного кабана.