Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

у своей тети, и вот его однажды ночью украли, мужу тети перерезав при этом горло. Вся их семья, включая одиннадцать детей, перебиты, – говорит он и замолкает. Видимо, для пущей значимости. К Нсаке я поворачиваюсь, пожалуй, с единственной мыслью – «чего это он так врет?». Та кивает и пожимает плечами, после чего оборачивается поглядеть, смотрит ли за ней Волчий Глаз.

– Конгор – это только начало, но может стать и концом, – продолжает барышник Амаду. – Отправиться можно с первыми лучами солнца. Для тех, кто поедет верхом, будут лошади, но лучший путь – это по Белому озеру, затем в обход Темноземья и через Нижнюю Убангту. А как прибудете в Конгор…

– Пропавших мальчиков ты берешь в рабство, а не спасаешь. Кто он тебе? – задает вопрос Леопард, буквально срывая его у меня с языка. Хорошо бы, если б он еще спросил, почему Конгор – это конец. Нсака знает, что я пристально на нее смотрю, поэтому в мою сторону не глядит. Но на меня пытливо смотрит Следопыт.

– Мальчик? Сын друга, который почил, только и всего. И я ищу его спасения, – говорит Амаду.

– Мальчик, скорее всего, мертв, – говорит Следопыт.

– Тогда я ищу справедливости, – говорит Амаду.

– А я бы искал более внятных ответов, работорговец. Почему ребенок рос у тетки, а не у матери?

– Я как раз собирался сказать. Мать его и отец померли от речной болезни. Старейшины сказали, что отец удил рыбу не там где надо и выловил ту, что предназначалась повелителям воды. Бисимби, что плавают под водой и стоят там на страже, наслали на него хворь, а с него она передалась матери мальчика. Отец был мне старым другом и сообщником в моих делах. Его состояние принадлежит мальчику.

Леопард подходит к работорговцу и принюхивается. Нсака и слуга невольно сжимают рукояти мечей.

– Не умеешь ты врать, Амаду, а вот я знаю, как отличать плохое от хорошего. Когда человек говорит неправду, слова плюхаются комьями грязи туда, где должна быть ясность, но полностью она не замутняется. Так что кое-что из сказанного тобой может быть и правдой, но мути очень уж много. Всё, что ты сейчас сказал, ты три ночи назад рассказывал мне по-иному, – говорит Леопард.

– А потом и мне, – говорит Следопыт.

– Правда не лжет! – ерепенится работорговец.

– Только очень уж меняется. Я верю, что есть мальчик и что он пропал, а если пропал давно, то его уже нет в живых. Я даже верю, что ты взаправду хочешь, чтобы он нашелся. Но четыре дня назад он, по твоим словам, жил у домохозяйки, а сегодня ты говоришь «тетя». К той поре как мы доберемся до Конгора, она, глядишь, сделается уже обезьяной-евнухом. Ты как думаешь, Следопыт? – спрашивает Леопард.

– Да что я. Что думаешь ты, старая ведьма?

– Я думаю, лучше слушать не отвлекаясь, – отвечаю я.

– Верно сказано! Ни прибавить, ни убавить! – обрадованно кивает Амаду.

– Зачем тебе такая многочисленная подмога? От остроума О’го до мощи старухи – всех собрал. Гляди, как бы не запутаться, – остерегает Следопыт.

– Сад-О’го, ты слышал? Тебя назвали тупым, – вставляет шпильку Нсака.

Это выманивает из угла великана, и он, стараясь не топать, грозно близится к Следопыту.

– Я, наоборот, сказал, что ум у тебя острый! Вы же все это слышали! – смеется тот, осмотрительно пятясь и вытягивая из-за спины топорики. Леопард чутко припадает к полу. Нсака стоит рядом со слугой, и оба сжимают рукояти своих клинков. О’го стоит в задумчивости.

– Если это засада, я порву тебя прежде, чем он расколет твою тыкву, – говорит Леопард.

– Да кому ты нужен, – усмехаюсь я.

Собравшиеся принимают кто чью сторону. О’го стоит в одиночестве. Мне всё это начинает надоедать.

– Просто не знаю, как в одной каморке может помещаться столько болванов! – срывается у меня в сердцах.

– Это ведьма – да не знает? Ты в своем роду, должно быть, редкостная. А по виду так точно ведьма: одежда из телячьей кожи, сама пропахла травами, отварами и кровью – лунная-то кровь тебе явно не по возрасту.

– Зато от тебя так и несет сангомином. Они тебя взяли крохой или ты сам до всего дошел?

Следопыт смеется. Наша пикировка для него просто забава.

– Что ты знаешь о людях, которые похитили мальчика? – спрашивает Леопард.

Следопыт внезапно ловит какой-то запах и ведет след до самого окна. Запах притягивает его так сильно, что он садится на подоконник и свешивается наружу.

– Следопыт!

– Да, котяра?

«Следопыт». «Котяра». Я нахожусь в комнате, где не продохнуть от мужского пола. Все мальчики. Даже этот О’го.

– Я говорю правду: точно мы ничего не знаем, – усердствует работорговец. – Они ведь нагрянули не ночью, а средь бела дня. Их было немного – ну может, четверо, или пятеро, или пять и еще один, но эти люди были странной и ужасной наружности. Я могу прочитать…

– Читать могу и я, – перебивает его Следопыт.

Уже сложно сказать, нахожу ли я несносной всю эту комнату или только его, но не знаю, в какую игру играет этот работорговец, и непонятно, знает ли об этом Нсака. Конечно, здесь чуют ложь, потому что этот негодяй скармливает им именно ее. Я настраиваюсь на безмолвный уход, а затем гляжу на окно и представляю, что темнота не состоит из ничего, кроме ворон.

– Никто не видел, как они вошли, никто не видел, как они вышли, – гнет свое работорговец.

– Зачем мы здесь? Как это поможет нам найти мальчика, если тот, кто заберет его последним, не тот, кто попытается забрать его первым? Хватит отнимать у нас всех время, ты, глупая водяная фея, – причитаю я.

– Соголон.

– Ты тоже заткнись, Не Вампи! Бунши, вылезай из этой гребаной оконной рамы!

– С кем разговаривает эта старуха? – спрашивает Следопыт у Леопарда.

– Бунши, ты меня слышишь?

– Следопыт, пора уходить, – окликает Леопард. – Ты…

Следопыт снова у окна, и снова высматривает и вынюхивает.

Они уже направляются к выходу, когда дверной проем начинает обтекать. Бунши. Много времени прошло с тех пор, как я видела, чтобы люди при ее виде вздрагивали. Бунши стекает по притолоке медленно как мед и скапливается на полу. Черная лужа начинает пучиться, изгибаться и обретать форму, а Леопард и Следопыт снова вынимают оружие.

– Работа демонов, – говорит кошак, на что Следопыт, не оборачиваясь, бурчит, что видал таких демонов и раньше, и понятно, что на уме у него то, что у меня подчас на языке. Он мечет кинжал в черную массу, где тот застревает, а затем с громким чмоком вырывается и летит