Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг

Хильдегард фон Шпитцемберг, как всегда, занесла в дневник размышления о том, насколько сам Бисмарк виновен в своем падении. 20 марта, в день его отставки, она записала, что виной всему его длительные отлучки и склонность смешивать служебные и личные интересы:

...

«Целый ряд крайне нужных законов были положены под сукно, потому что они не устраивали его как землевладельца или из-за недостатка времени. Что касается семьи, то ее покарает Немезида, и не беспричинно, ибо своей жестокостью и бессердечием они насолили столь многим людям – самым разным, и ничего хорошего их не ждет. Бог мой! Теперь возобладает пошлость после стольких лет подобострастия»80.

23 марта 1890 года новый канцлер Лео фон Каприви, новый министр иностранных дел Адольф Маршаль фон Биберштейн (1842–1912) и Гольштейн провели совещание на предмет того, стоит ли возобновлять «перестраховочный договор» с Россией. Ни Каприви, ни Маршаль не имели опыта в международных делах и дипломатии. Маршаль служил в рейхстаге, а с 1883 года был посланником Бадена при союзном совете. Он был настолько несведущ в международных отношениях, что его прозвали «minister tranger aux affaires»[108] 81. Отставку Герберта Бисмарка кайзер еще не принял, и он продолжал занимать пост статс-секретаря по иностранным делам, который уже принадлежал Маршалю. Узнав о том, что секретный «договор перестраховки» показали Каприви, Герберт рассердился на Гольштейна:

...

«Граф послал за мной и, еле сдерживая себя, сказал: «Вы виновны в том, за что в прежних обстоятельствах я должен был наказать вас самым серьезным образом. В нынешних обстоятельствах я могу лишь сказать вам, что вы поспешили списать меня со счетов». Мне не составило никакого труда доказать профессиональную правомочность своих действий, и мы расстались, пожав друг другу руки в последний раз»82.

Гольштейн, конечно, не был до конца честен с Гербертом, но в данном случае он поступил правильно, ознакомив с текстом договора нового рейхсканцлера и министра иностранных дел. Герберт же повел себя как отец: смешал служебный долг с личным интересом.

Вечером 23 марта 1890 года князь и княгиня Бисмарк давали прощальный обед для аппарата государственного министерства и нового рейхсканцлера, генерала фон Каприви. Люциус посвятил этому событию последнюю страницу повествования о своей жизнедеятельности под началом Бисмарка:

...

«Каприви прикоснулся к руке княгини, сидевшей справа от Бёттихера. Майбах и я расположились рядом с князем. Первоначальная натянутость и сумрачность постепенно рассеялись. Князь и княгиня уже попрощались с императрицей. Княгиня громко и откровенно комментировала события последних дней. Бисмарк разговаривал с Каприви тепло и радушно, пожелал ему успехов, когда тот уходил, и предложил помочь советами, если в этом возникнет необходимость»83.

24 марта состоялся ежегодный обед ордена Черного орла, высшей награды в Пруссии. На него приглашались все, кто имел вес и заслужил достойную репутацию в королевстве Гогенцоллернов. Князь Хлодвиг цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст, оставивший для истории превосходный дневник, записал после приема:

«В половине второго – обед, на котором я сидел между Штошем и Камеке. Первый рассказывал мне о ссоре с Бисмарком и щебетал, как крапивник, радуясь тому, что теперь он может говорить открыто и не бояться великого человека. Это чувство облегчения было здесь всеобщим. Воистину кроткие наследуют землю» [109] 84.

Хильдегард Шпитцемберг через неделю после первого визита снова побывала у Бисмарков, обнаружив там очень тягостную обстановку. По мнению мемуаристки, она была «следствием субъективного и достойного сожаления восприятия людей, определявшего настроения в этом доме»:

...

«И сколько теперь здесь ожесточенности и горечи?.. Очень печально видеть, к чему привело бездушие князя и мелочная одержимость властью»85.

29 марта 1890 года Хильдегард Шпитцемберг еще раз навестила дом на Вильгельмштрассе, когда Бисмарки готовились к отъезду. Там ее взору предстала грустная картина – снующие взад-вперед грузчики и голые закопченные стены:

...

«Когда княгиня поведала нам о том, как князь побывал вчера в мавзолее покойного короля, чтобы с ним попрощаться, у нас на глазах навернулись слезы. “Я взял с собой розы, – сказал князь, – и возложил их на гроб старого императора. Я долго стоял подле него и высказал все, что накопилось на душе”»86.

Вести об отъезде Бисмарка разлетелись по Берлину, и на пути к Лертскому вокзалу собрались огромные толпы людей. Общественность думала, что Вильгельм II приедет проводить князя, но он не появился. «На платформе выстроился эскадрон гвардейцев-кирасиров с оркестром и знаменами. Присутствовали все министры, послы, генералы… Гремели оглушительные «ура» и «auf Widersehen»[110] . Когда поезд тронулся, публика запела «Wacht am Rhein»[111] . Сыгран последний акт, мы были свидетелями эпохального события»87. Такими словами Роберт Люциус фон Балльхаузен завершил свой дневник. Людвиг Бамбергер тоже сделал дневниковую запись в этот день: «Сегодня отъезд. Зачинается легенда Бисмарка. Если национал-либералы не рабы, то они используют ее для того, чтобы снова подняться. Он ушел как Великий демон, парящий над своей нацией»88.

Все, кто близко знал Бисмарка и Иоганну, понимали, что спокойная, безмятежная старость не в их вкусе. В считанные дни он сформировал «теневое правительство», капище для своего гения, ставку фронды кайзеру Вильгельму II. За две недели он мобилизовал и свой журналистский корпус. У него уже не было «фонда рептилий» для оплаты заказных статей, но ему не надо было и платить наличными. Он расплачивался секретами, эксклюзивными интервью и своей титанической авторитетностью, авторитетностью Великого демона, как его назвал Бамбергер. Война между ставкой Бисмарка в Фридрихсру и новым правительством кайзера была неизбежна. К удивлению всей семьи, Бисмарк больше не проявлял интереса к тому, как идут дела на его теперь весьма обширных земельных угодьях. Герберта особенно беспокоило то, что отец «не обращал внимания и отказывался выслушивать» доклады управляющих фермами, приезжавших за решениями. Бисмарк проводил все свое время за чтением газет, предаваясь, как выразился Герберт, «псевдополитике»89. Сам Герберт уехал в Шёнхаузен, стал настоящим сельским помещиком и больше не возвращался к политическим дрязгам Берлина.