Мечи против колдовства. Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Книга 1 - Фриц Ройтер Лейбер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого Фафхрд и Мышелов выбрались из своих плащей и некоторое время просидели, скорчившись, с оружием в руках, ожидая возвращения невидимого чудища. Хрисса, ощетинившись, стояла между ними. Но через некоторое время оба друга начали трястись от холода, поэтому им пришлось снова залезть в плащи и зашнуровать их; однако они все еще сжимали в руках оружие и были готовы в мгновение ока сбросить ремни, стягивающие крючки плащей. Приятели кратко обсудили только что увиденное сверхъестественное явление, и каждый из них признался теперь в своих прежних не то видениях, не то снах.
Наконец Мышелов сказал:
– Девушки могли ехать на этом невидимом существе, прижавшись к его спине, и тоже быть невидимыми! Да, но что это было за существо?
Этот вопрос затронул нечто в памяти Фафхрда. Довольно неохотно северянин сказал:
– Помню, в детстве я однажды проснулся ночью и услышал, как отец говорит матери: «…похожи на большие толстые дрожащие паруса, но те, которые нельзя увидеть…» Потом они перестали разговаривать, наверное, потому, что услышали, как я шевелюсь.
Мышелов спросил:
– А твой отец когда-нибудь говорил о том, что высоко в горах он видел девушек – во плоти, или призрачных, или ведьм, которые являются смесью двух первых, видимых или невидимых?
– Он не сказал бы об этом, даже если бы и видел, – ответил Фафхрд. – Моя мать была ужасно ревнивой женщиной и с колуном обращалась как сам дьявол.
Белизна, за которой приятели внимательно следили, быстро приняла темно-серый цвет. Солнце зашло. Фафхрд и Мышелов больше не различали падающий снег. Они натянули капюшоны, плотно зашнуровали плащи и прижались друг к другу у задней стены карниза. Хрисса втиснулась между ними.
* * *
Неприятности начались на следующий день с самого утра. Фафхрд и Мышелов поднялись при первых признаках света, чувствуя себя разбитыми и измученными кошмарными снами, и с трудом размяли сведенные судорогой тела, пока их утренний рацион, состоящий из крепкого чая, размельченного мяса и снега, нагревался в том же котелке и превращался в чуть теплую ароматную кашицу. Хрисса сгрызла размороженные кости снежного кролика и приняла от Мышелова немного медвежьего сала и воды.
Снегопад за ночь прекратился, но каждая ступенька и выступ Обелиска были припорошены снегом, а под ним был лед – выпавший ранее снег, растаявший на камнях, согретых вчерашним скудным послеполуденным теплом, и быстро замерзший снова.
Итак, Фафхрд и Мышелов привязались друг к другу веревкой, и Мышелов быстро соорудил сбрую для Хриссы, прорезав две дыры на длинной стороне прямоугольника кожи. Хрисса слегка запротестовала, когда Мышелов просунул ее передние лапы в дыры и сшил удобно обхватившие концы прямоугольника у кошки на спине. Но когда он привязал к сбруе, там, где были стежки, конец черной конопляной веревки Фафхрда, Хрисса просто улеглась на карниз, на место, нагретое жаровней, словно хотела сказать: «На этот унизительный поводок я никогда не соглашусь, как бы к нему ни относились люди».
Однако когда Фафхрд медленно полез вверх по стене, а за ним последовал Мышелов и веревка натянулась, а Хрисса взглянула на них и увидела, что друзья привязаны, как и она сама, то с надутым видом пошла за ними. Немного погодя она соскользнула с выступа – ее башмаки, как бы ловко они ни сидели на лапах, должны были казаться неудобными после ее собственных обнаженных подушечек – и качалась взад-вперед, царапая стену когтями, в течение нескольких долгих мгновений, прежде чем ей удалось снова встать на лапы. К счастью, Мышелов был в этот момент в очень устойчивом положении.
После этого Хрисса начала подниматься более охотно; несколько раз она даже обгоняла Мышелова сбоку и поворачивала к нему ухмыляющуюся морду – ухмыляющуюся довольно сардонически, как показалось Мышелову.
Подъем был чуть более крутым, чем вчера, и требование находить каждый раз абсолютно надежную опору для рук и ног было еще более настойчивым. Пальцы в перчатках должны хвататься за камень, а не за лед; шипы должны пробивать хрупкий верхний слой до самой скалы. Фафхрд привязал свой топор веревкой к правому запястью, используя обух для того, чтобы оббивать с камня предательские тонкие наросты и замерзшие извивы водяных струй.
И еще подъем был более утомительным потому, что было труднее избегать напряжения. Даже взгляд, брошенный Мышеловом на отвесную стену рядом с собой, заставлял желудок судорожно сжиматься от ужаса. Мышелов спрашивал себя, что будет, если подует ветер, и боролся с желанием плотно прижаться к утесу. В то же самое время по его лицу и груди начали стекать тонкие струйки пота, так что Мышелову пришлось откинуть назад капюшон и расстегнуться до самого пояса, чтобы одежда не промокла насквозь.
Но худшее поджидало впереди. Сначала Мышелову и Фафхрду показалось, что склон над их головами становится менее отвесным, но теперь, приближаясь к нему, друзья увидели, что примерно в семи ярдах выше скала выступает на добрых два ярда, нависая над тропой. Нижняя часть выступа была испещрена выбоинами – прекрасная опора для рук, если не считать того, что все эти углубления глядели вниз. Выступ тянулся в обе стороны, на сколько мог видеть глаз, и во многих местах выглядел еще хуже.
Найдя себе самые удобные опоры, как можно ближе к выступу и друг к другу, приятели принялись обсуждать вставшую перед ними проблему. Даже Хрисса, цепляющаяся за скалу рядом с Мышеловом, выглядела подавленной.
Фафхрд тихо сказал:
– Я теперь припоминаю, что кто-то говорил, будто вершину Обелиска опоясывает выступ. По-моему, отец называл его Короной. Хотел бы я знать…
– А разве ты этого не знаешь? – чуть резковато спросил Мышелов.
От напряженной позы его руки и ноги болели еще сильнее, чем прежде.
– О Мышелов, – сознался Фафхрд, – в юности я никогда не поднимался на Обелиск Поларис выше, чем на половину пути до нашего вчерашнего лагеря. Я просто бахвалился, чтобы поднять наш дух.
Ответить на это было нечего, и Мышелову пришлось закрыть рот, хотя губы его сжались при этом несколько сильнее, чем нужно. Фафхрд, насвистывая какой-то корявый мотив, осторожно выудил со дна своего мешка небольшой якорь с пятью острыми, как кинжалы, лапами и крепко привязал его к длинному концу черной веревки, моток которой все еще висел у северянина за спиной. Затем он отвел правую руку как можно дальше от скалы, раскрутил якорь и метнул его вверх. Приятели услышали, как якорь ударился о камень где-то над
