Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле - Станислав Лем

— Тогда кто перехватил власть над молекулярным дистантником?

— Ты уверен, что это произошло?

— По отдельным косвенным признакам. Выбравшись из японского завала, ты не мог установить связь с базой? Так?

— Так, но не имею понятия, что произошло потом. Я пытался связаться не только с базой, но и через компьютер корабля со спутниками-троянцами, чтобы узнать, видят ли меня через микропы. Но никто не отвечал. Никто. Значит, вероятно, микропы опять были испорчены, расплавлены, и в Агентстве не знают, что случилось с тем дистантником. Знают только, что вскоре после этого я спустился и вернулся. Остальное — домыслы. Что скажешь?

— Это и есть косвенные признаки. Единственный человек, который знает больше, — изобретатель дисперсанта. Как его зовут?

— Лакс. Но он — сотрудник Агентства.

— Он не хотел давать тебе своего дистантника?

— Он поставил это в зависимость от моего решения.

— Тоже признак.

— Ты думаешь?

— Да. Он опасался.

— Опасался? Что Луна?..

— Нет такой технологии, которую нельзя было бы разгадать. Он мог опасаться этого.

— И это произошло?

— Вероятно. Только иначе, чем он предполагал.

— Откуда ты можешь знать?

— Всегда все бывает иначе, чем можно предполагать.

— Понял, — сказал я после продолжительного молчания. — Это не мог быть «захват власти». Скорее гибридизация! То, что возникло там, соединилось с тем, что возникло тут, в лаборатории Лакса. Да, не исключено. Одна рассеянная электроника поглотила другую электронику, тоже способную к диссипации, метаморфозам. У моего молекулярного дистантника была зачаточная собственная память, содержащая программы преобразований, наподобие кристалликов льда, которые сами ухитряются соединяться в миллионы различных снежинок. Всякий раз возникает шестиугольная симметрия, правда, каждый раз другая. Да! У меня была с ним связь, и даже в определенном смысле я все еще был им. Но при этом только давал команды на трансформацию, а делал это он сам на месте, на лунной поверхности и в подземелье.

— У него был интеллект?

— Честно говоря, не знаю. Водителю не обязательно знать устройство автомобиля. Я умел им управлять и воспринимал то, что воспринимал он, но не знал его конструкции. Возможно, он мог вести себя не как обычный дистантник, пустая скорлупа, а как робот, но об этом мне не было известно.

— Но Лакс знает.

— Вероятно. Однако я предпочитаю не обращаться к нему, во всяком случае, напрямую.

— Напиши.

— Ты спятил!

— Напиши так, чтобы понял только он.

— Они перехватывают письма. О телефоне тоже не может быть и речи.

— Они перехватывают письма, но ты не подпишешься.

— А почерк?

— Напишу я. Ты продиктуешь по буквам.

— Получатся каракули.

— Ну и что? Я хочу есть, хочу на завтрак омлет с вареньем. Потом составим письмо.

— Кто его пошлет. И как?

— Сначала завтрак.

Вначале письмо казалось задачей невыполнимой. Я не знал домашнего адреса Лакса. Впрочем, это было не самым трудным. Надо было просить его о встрече, но так, чтобы не понял никто, кроме адресата. А ведь всю мою корреспонденцию изучали лучшие специалисты, значит, требовалось перехитрить всех. Никаких шифров. Кроме того, я не знал, кому доверить отправку письма. Что еще хуже, Лакс, возможно, уже не работал в Агентстве, а если б каким-то чудом письмо даже дошло до него и он захотел бы со мной связаться, орды агентов и разведчиков не спускали бы с него глаз. К тому же специальные спутники на стационарных орбитах неустанно наблюдали за местом моего пребывания. Гоусу я «верил» так же, как и Грамеру. К Тарантоге путь тоже был закрыт. Конечно, на профессора можно было положиться, как на самого себя, но я не мог придумать, как уведомить его о моем (или нашем) плане, не привлекая к нему внимания. Впрочем, и так в каждое его окно наверняка был нацелен сверхчувствительный лазерный микрофон, а когда он покупал в супермаркете пшеничные отруби и йогурт, то и другое просвечивали, прежде чем он переложит покупки из каталки в машину. Махнув на все рукой, сразу же после завтрака я отправился в городок тем же автобусом, что и в первый раз. У входа в торговый центр на стойках блестело глянцем множество художественных почтовых открыток, я долго рассматривал их, наконец нашел подходящую, ниспосланную самой судьбой. На красном фоне в большой золотой клетке сидела почти белая сова с огромными глазищами, обрамленными перьями. Я был не настолько глуп, чтобы схватить эту открытку сразу, а сначала отобрал восемь вполне невинных, добавил одну с попугаем, потом еще две, купил почтовые марки и пешком возвратился в санаторий. Городок словно вымер. Только в нескольких садиках копались люди. Из автомастерской, напротив того места, где разыгралась известная сцена, неторопливо выезжали машины, проходя в потоках воды между вращающимися валиками голубых щеток. Никто вроде бы не шел за мной, никто не следил и не пытался похитить. Солнце припекало, через час я был уже дома, сменил пропотевшую сорочку, предварительно приняв душ, и принялся сочинять поздравления знакомым: Тарантоге, обоим Киббилькисам, Вивичу, двум кузенам Тарантоги, не слишком краткие, но и не чересчур пространные, естественно, ни словом не упомянув Агентство, миссию, Луну, только любезности, невинные воспоминания, ну и свой обратный адрес. А почему бы и нет? Чтобы подчеркнуть шутливый характер посланий, на цветной стороне каждой открытки я что-нибудь подрисовал: двум черно-белым пандам, предназначавшимся близнецам, — усы и галстуки; голову таксы, адресованной Тарантоге, окружил ореолом; сову снабдил очками, какие носил Лакс, а на жердочке, за которую она держалась когтями, изобразил мышку. Как ведет себя мышка, особенно рядом с совой? Тихо-тихо. Этакий тихий мышонок. Лакс был человеком сообразительным и должен был понять намек. К тому же мы ведь у него действительно сидели вместе в клетке. Написав всем, что я охотно бы с ними встретился, я то же самое спокойно написал и ему, добавив благодарность за оказанное внимание, а в постскриптуме передал наилучшие пожелания от миссис П.Псиллиум. Так вот, Plantago Psyllium — латинское название сухой пыльцы растения, и если бы цензоры Агентства заглянули в словарь Уэбстера либо в энциклопедию, то непременно узнали, что так же называется и средство для очищения желудка. Сомневаюсь, чтобы им было что-нибудь известно о пыли с Луны. Возможно, Лакс-Гулиборц тоже о пыли не знал, тогда открытка оказалась бы холостым выстрелом, но большего я позволить себе не мог. Шапиро я звонить не стал, Грамер не пытался заговаривать со мной, полдня я провел возле бассейна, а с тех пор, как поговорил со своей второй половиной, она сохраняла полное спокойствие. Только вечером, перед тем как заснуть, я обменялся с нею несколькими фразами. С запозданием мне пришло в голову, что, может, лучше было бы послать Лаксу открытку с попугаем, а не с совой, но дело уже было сделано, оставалось только ждать. Прошел день, второй, третий, ничего не происходило. Дважды возле фонтана в саду я раскачивался на скамье-качелях под балдахином с Грамером, но он даже не пытался возвращаться к этой теме. У меня было ощущение, что он тоже чего-то ждет. Он потел, сопел, стонал, жаловался на ревматизм, явно был не в духе. От скуки я вечерами смотрел телевизор и проглядывал прессу. Лунное Агентство занималось психотерапией, сообщая, что-де анализ данных лунной разведки продвигается и никаких отклонений и аварий в секторах не обнаружено. У газетчиков эти ни о чем не говорящие коммюнике вызывали возмущение, они требовали, чтобы специальная комиссия ООН выслушала директора Агентства и руководителей отделов, добивались проведения пресс-конференций, чтобы получить пояснения по вопросам, вызывающим беспокойство общественности. А в общем-то походило на то, что никто ничего не знал.