Севастополист - Георгий Панкратов

необходимый срок. Не позови мы твоих друзей – ты бы и сам не пошел в Башню. Но позови мы их просто так, ради одной лишь твоей компании – вы бы все застряли где-нибудь… – он прищурился, – не выше Созерцания. Кроме тебя, никто не дошел бы. Итак, что мы имеем при таких исходных данных?

Я молчал.

– Твои друзья должны были помочь тебе. Инкерман как нельзя лучше подходил для решающей, самой важной роли – он должен был убедить тебя сделать последний шаг, решив для себя остаться в Пребывании.

– А с чего ты взял, что Инкер решил бы остаться?

– Он не стал бы преодолевать огненные острова – никакой мотивации у твоего друга для этого не было. Так что ты задал ему верный вопрос. Мы знали, что он слаб для миссии – увы! Но никто не предполагал, что он слаб настолько, что не дотянет и до Пребывания, сгинет в S-Порте. Причем таким страшным образом. Никто этого не хотел.

Я прислушался к Крыму: его речь изменилась, когда он произносил эти слова, в голосе слышалось настоящее, неподдельное сожаление.

– Но как я мог с ним видеться, если он не добрался?

Конечно, Кучерявый ждал этого вопроса. Он даже не стал брать паузу.

– То, что ты видел, – это его проекция, голограмма, которую мы создали, чтобы работать с тобой. Инкерман захотел уйти, остановившись в двух шагах от миссии. Но он не мог этого знать. Он бросил лампу вниз, в пропасть, с открытой площадки S-Порта. А затем сел на ватрушку и… В общем, дальше ты видел. Все это случилось задолго до того, как ты говорил с ним через стекло.

– Не может быть! Мне бы сказала Фе! – Я сопротивлялся этой страшной информации, как только мог. Но она была сильнее, и оттого мне становилось еще невыносимей. Потому что я понимал: это правда.

Я вспомнил, как Феодосия сказала мне: «Инкерман ушел». Это звучало просто и непринужденно, и, признаюсь, мои мысли были заняты другим в тот момент, мы не обсуждали это долго… Знала ли она всю правду – что случилось с Инкером на самом деле? Или ее тоже обманули? «Мы много с ним говорили, и он так решил». Эта фраза всплыла в памяти и теперь не собиралась покидать меня. «Много говорили». Но о чем? Не убеждала ли его Феодосия…

Нет, я не мог себе позволить развивать эту мысль. Инкерман, несчастный милый друг мой Инкерман! Он говорил о крепости, и он хотел быть ею. Он был ею для меня – моей крепостью, был, пока мог. Но внутри его собственной крепости оказалась пустошь – его маленький личный пустырь. Она погубила его, эта внутренняя пустота, а я слишком отдалился, чтобы успеть ее заполнить.

– Я понимаю, это воспринять нелегко, но после всего, что ты видел… – Крым словно чувствовал вину и чуть ли не просил меня поверить в новую невероятную подробность. Я не сопротивлялся.

– Проекция создана на основе записей настоящего Инкера, его реальных действий, а потому она так… извини уж за такое определение, функционально ограничена. Мы не придумывали ничего, не добавляли от себя, не создавали управляемую модель. Все, что ты видел, – это реальный Инкер. Моменты из жизни каждого хранятся в нашем архиве, мы называем их «слепки»: они фиксируют не только что человек делает в определенный – не очень длительный – период, но и что он думает, чувствует в этот момент, а главное – его неповторимый образ мышления и мироощущение. Мы запросили слепок Инкермана и создали его проекцию.

– А вотзефак? – спросил я упавшим голосом. Зачем? Ведь все было понятно. Крым посмотрел на меня выразительно и сказал:

– Ты не оказался бы здесь, не сделай мы этого. Извини. Мы изучили Инкермана – насколько это было возможно в рамках слепка – и создали голограмму, которую ты видел. А на вотзефак писал я, но с учетом стилистических особенностей и логики ведения разговора, свойственных Инкерману. По сути, я писал только то, что сказал бы сам Инкерман, будь он жив. Мне нужно было не подделать его, а воссоздать. Донести до тебя то, что было необходимо, подготовить к решению. Инкерман действительно мог жить там – с той стороны стекла, и, не случись это несчастье, так оно и было бы.

– Там были люди, – тихо сказал я. – Много людей с той, его стороны пришло посмотреть на меня. Помню, мне даже стало страшно…

– Им поначалу тоже, – кивнул Крым. – Еще бы, стоит человек, перед стеклом распинается. А проекция! Чтобы ее воссоздать, столько оборудования требуется, а сколько наших над ней работали! Когда еще пребыванцы увидят такое зрелище!

– Если это был реальный Инкерман, – сказал я и испугался собственных слов, – то есть воссозданный вами… Зачем он сказал, что в Пребывании живут те, кто спустился сверху?

– Потому что так и есть, – спокойно ответил Крым. – На самом деле все, кто побывал здесь, получил успокоение в беседах и понаблюдал за нашими красотами, – уголки его губ едва заметно приподнялись, – действительно уходят вниз, в Правый отсек Пребывания, где мы разместили проекцию Инкера.

– Вы делите их на Правый и Левый? – изумился я.

– Для удобства, разумеется, – кивнул Крым. – В Левом обитают те, кто не определился, в Правом – те, с кем уже все ясно. – Уголки приподнялись еще выше. – Там они обретают свой заслуженный покой. Отсюда нельзя уйти вниз, не зажегши лампу. Нельзя уничтожить ее – тем более просто выбросить – и потом вернуться на уровень ниже.

– Подожди! Но как они живут все вместе? Да еще и с теми, кто решается, под боком. Ведь те, кто побывал здесь, хотя бы по тому же вотзефаку…

– Не строй догадок, – Крым оборвал меня на полуслове. – Они существуют все вместе и не испытывают неудобств. Видишь ли, наше небо не слишком приспособлено для жизни. Ты, наверное, заметил, как тут сыро, да и холодно. Приходится греться у ламп. А там, внизу, есть все! Порою, скажу тебе честно, я и сам выбираюсь на Пребывание, чтобы хорошенько выспаться.

– Выспаться? На Пребывании? – Я не поверил своим ушам.

– Да, почему нет? Только там и удается. – Крым почему-то повеселел от собственных слов, но тут же вновь принял серьезный вид. – Меня ведь никто там не знает.

– Подожди! Ты же сам сказал – те, кто зажжет лампу…

Я не успел продолжить мысль – Крым тут же ее подхватил:

– Тому стирают память.

Помню, я, услышав это, побледнел. «Дошел», – только и подумал я, ошалев от неизбежной перспективы. Вот тебе