Севастополист - Георгий Панкратов

боги, как и люди прежнего мира, говорили на разных языках, и отголоски самых популярных донеслись и сюда, до нас. Братья Саки, как и прочий планиверсум, любят говорить на них – вернее, подражать им, если называть вещи тем, чем они являются. Они полагают, что это приближает их к богам, но, конечно, заблуждаются. Это просто осколок ветхости – причем бесполезный для нас. Не более.

– А эта Башня, Севастополь-Сито… – Мне было сложно подбирать слова. – Нам говорили: она – достижение избранных, гигантская стройка поколений, плод блестящих идей лучших умов города! Эти пять уровней – все, что возможно в мире? Все, на что способен наш ум, даже в высшем своем проявлении? Все, до чего мы способны додуматься?

– А много-то и не надо, – хмыкнул Крым. – Богам вообще все равно, что здесь у нас происходит, лишь бы было тепло; у них своя жизнь и свои заботы. Но людям было необходимо подниматься к куполу, чтобы поддерживать небо и пол, обслуживая технологии богов: каждый понимал, что это нужно, но никто не хотел брать на себя. Людям нравилась жизнь внизу: размеренная, полная своих – приятных или неприятных – но вполне понятных и не слишком тяжелых забот. Люди хотели посвящать жизни себе – своему двору и своему дому, – а не искусственному небу или неведомым богам, о которых новые поколения уже ничего не знали, кроме того, что им надо зачем-то подогревать пол. Большинство – да не все. Во все эпохи находились люди, не знавшие себе места в любом краю, и с тех пор, как край сузился до одного небольшого города и кусочка моря, эти люди не перевелись. И тогда-то все это и было придумано.

– Все это? – переспросил я, хотя понимал, конечно, к чему клонит этот Крым.

– Севастопольское сито, – кивнул Кучерявый. – Много было таких, кто принимался утверждать, что пустырь – лучшая часть Севастополя; все они впоследствии нашли успокоение на нижних уровнях. Ирония в том, что при делении мира боги оставили эту территорию Севастополю, хотя она никогда не была его частью. Пустырь – территория чужая, оказавшаяся внутри города лишь потому, что новый порядок мира отнес ее к Севастополю. Но теперь мы и не вспоминаем об этом. Люди, не находившие места в городе, с ветхих времен околачивались на окраинном пустыре, проводя порой целые жизни в раздумьях о том, как могло быть – или должно было быть лучше. Они презирали тех, кто обустраивал жизни в своих маленьких домиках на правильных ровных улицах, и хотели чего-то другого, а чего – не знали и сами. Они пеняли на линию возврата, недостижимость неба и закрытость маяка. От них пошли мелики и вотзефаки, среди них зародились отпросы, благотворщики и уебанисты, они стояли у истоков того, что потом назовут Юниверсумом и Планиверсумом, стоит ли уточнять такую мелочь, что традицию курить сухой куст основали тоже именно они. Эти люди шатались по Севастополю, пугая горожан своими новинками и идеями, грозившими разрушить счастливые устои; те же из них, кто обладал достаточной агрессией, пытались склонить жителей к конфликту. Все эти проблемы требовали адекватного ответа, и в конечном счете на них всех нашлось единое решение, которое было настолько идеальным, что за все последующее существование города не пришлось ломать головы над чем-то еще.

– Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, – с горечью произнес я.

– Что-то нужно было делать и с людьми, и с пустырем. Эта территория была достаточно большой – по меркам нового мира, конечно, людей было не то чтобы очень уж много, но и немало. Да и главная задача – обязательство по договору – требовала срочного решения. Людей слишком много, их нужно было чем-то занять, чтобы дать им стимул к развитию, по крайней мере, создать им такую модель, в которой они видели бы свои действия как развитие; и дать наконец выдохнуть двухэтажному Севастополю, предоставив его самому себе и позволив жить своей спокойной, счастливой жизнью.

– То есть Башня создана как обман? – догадался я. – Причем обман сразу для всех.

– Боги и люди договорились видоизменить старинное стремление к комфорту в жизни. То, что прежде считалось успехом и материальным благосостоянием, было вынесено за скобки новой городской жизни. И этими скобками оказалась как раз Башня. Она устроена так, что в ней ты вроде как выше, но при этом условия твоего существования с каждым новым уровнем становятся качественно ниже. В традиционном старом мире до появления богов считалось, что элита живет высоко и взирает со своих недостижимых высот на жизнь простого люда, копошащегося у подножия, ближе к земельке – изгоев. В новом мире сыграли на этом, незаметно, но быстро поменяв эти роли местами. Теперь элита живет внизу и отправляет изгоев как можно выше, дурача их и заставляя верить в то, что именно они – элита. На самом же деле попросту избавляясь от них – чтобы жить не мешали.

– Но как же то, что мы – избранные? – с надеждой спросил я.

– Горожане сами помогают нам с выбором, кого пригласить, то есть забрать в Башню. Мы наблюдаем за происходящим в городе, втайне общаемся с людьми. Точка сборки анализирует и фильтрует все эти действия, сопоставляя характеристики горожан с заданными, и отображает это графически – как именно, ты уже видел. Никаких чудес, ничего сверхъестественного – только техника и люди, только кропотливая, не останавливающаяся работа. Далеко не все из тех, кого мы приглашаем, способны донести лампу, исполняя соглашение с богами, но мы выполняем другую цель – дать Севастополю жить спокойно, увести их из города и занять делом. А чтобы они согласились на это, мы создаем иллюзию избранности, которой, как ты теперь догадываешься, на самом деле нет. Люди должны делать то, что делают, – их обязывает древний договор. Во исполнение этой черной и неблагодарной работы и существуем мы – Севастополь-сито.

Я чувствовал себя опустошенным, раздавленным, уничтоженным. Но все же из этих чувств, как деревце из благодатной почвы, прорастала неожиданная уверенность: все правильно, все так, как должно быть. И самое большое, настоящее счастье для мира, в котором мы все есть, жизни, которой мы все живем, – что все так, а не иначе. А я? Я просто исполнитель воли, исполнитель своей мечты; но это одно и то же. Я здесь – и это единственное, что имело значение. Это была Истина: я здесь.

– Что ты помнишь про Планиверсум и Юниверсум? – Я вздрогнул, услышав знакомые слова от Крыма. Эти воспоминания были самыми отвратительными из всего моего путешествия. Мне