Графиня де Монсоро - Александр Дюма

Екатерина наклонилась к сыну и, постаравшись придать своему голосу испуганный тон, произнесла:

— Королевский гнев! Страшный гнев, угрожающий вам.

— Со второй опасностью дело обстоит так же, как с первой, государыня: мой брат, король, — в жестоком гневе, охотно верю, но я — в безопасности.

— Вы так полагаете? — сказала Екатерина с выражением, способным внушить страх самому смелому.

Драпировки заколыхались.

— Я в этом уверен, — ответил герцог, — и вы сами своим приездом сюда, милая матушка, подтверждаете мою правоту.

— Почему же? — спросила Екатерина, встревоженная его спокойствием.

— Потому что, — продолжал Франсуа после очередного взгляда на драпировки, — если бы вам поручили передать мне только эти угрозы, вы бы не поехали сюда, да и король в подобном случае не решился бы отдать в мои руки такого заложника, как ваше величество.

Испуганная Екатерина подняла голову.

— Заложник?! Я?! — воскликнула она.

— Самый святой и почитаемый из всех, — ответил с улыбкой герцог и поцеловал руку Екатерине, не преминув бросить ликующий взгляд на драпировки.

Екатерина бессильно уронила руки. Она не могла догадаться, что Бюсси из потайной двери следил за своим господином и с самого начала разговора поддерживал его в трудных случаях взглядом, сообщая ему при каждом его колебании мужество и бодрость духа.

— Сын мой, — сказала она наконец, — вы совершенно правы: я прибыла к вам как посланница мира.

— Я вас слушаю, матушка, — сказал Франсуа, — и вам известно, с каким почтением. Мне кажется, мы начинаем понимать друг друга.

XXVIII

МАЛЫЕ ПРИЧИНЫ И БОЛЬШИЕ СЛЕДСТВИЯ

В первой части разговора преимущество совершенно очевидно оказалось не на стороне Екатерины.

Подобная неудача была для королевы-матери настолько непредвиденной, и особенно настолько непривычной, что она задавалась вопросом, действительно ли ее сын столь решительно настроен, как это кажется. Но вдруг одно маленькое событие изменило положение вещей.

История знает сражения, которые, будучи на три четверти проигранными, вдруг оказались выигранными из-за перемены ветра и vice versa[44]; два примера тому — Маренго и Ватерлоо.

Одна песчинка способна нарушить ход самой мощной машины.

Бюсси стоял, как мы уже знаем, в потайном коридоре, выходившем в спальню герцога Анжуйского, и расположился так, что был виден только принцу. Из своего укрытия Бюсси через щель между драпировками просовывал голову в те моменты, которые считал самыми опасными для дела.

А его дело, как вы понимаете, была война любой ценой: необходимо было задержаться в Анжу на все то время, пока там будет оставаться граф де Монсоро: надо было наблюдать за мужем и навещать его жену.

Эта чрезвычайно простая политика тем не менее весьма усложняла политику Франции: большие следствия вытекают из малых причин.

Бюсси с помощью энергичных подмигиваний, яростных гримас, шутовских жестов, свирепого насупливания бровей, наконец, понуждал своего господина к стойкости.

Герцог, боявшийся Бюсси, подчинялся ему и, как мы видели, действительно держался чрезвычайно стойко.

Екатерина потерпела поражение на всех направлениях и мечтала уже только о достойном отступлении, когда небольшое происшествие, почти такое же неожиданное, как упорство герцога Анжуйского, выручило ее.

Внезапно, в самый разгар беседы матери с сыном, в момент наиболее ожесточенного сопротивления герцога Анжуйского, Бюсси почувствовал, что кто-то дергает его за край плаща.

Не желая упустить ни слова из разговора, он не обернулся, а протянул руку назад и почувствовал прикосновение чьих-то пальцев. Передвигаясь по ним, он ощупал всю руку, за рукой — плечо, а за плечом — человека.

Тогда, сообразив, что дело стоит того, он обернулся.

Этим человеком был Реми.

Бюсси хотел заговорить, но Реми приложил палец к губам, после чего тихонько увлек своего господина в соседнюю комнату.

— Что случилось, Реми? — спросил граф в сильном нетерпении. — Почему ты меня беспокоишь в такую минуту?

— Письмо, — шепнул Реми.

— Черт бы тебя побрал! Из-за какого-то письма ты отрываешь меня от важнейшего разговора, который я вел с его высочеством герцогом Анжуйским.

Эта вспышка гнева, по всей видимости, отнюдь не обескуражила Реми.

— Есть письма и письма, — сказал он.

“Он прав”,— подумал Бюсси.

— Откуда это письмо?

— Из Меридора.

— О! — живо воскликнул Бюсси. — Из Меридора! Благодарю, мой милый Реми, благодарю!

— Значит, вы больше не считаете, что я допустил ошибку?

— Разве ты когда-нибудь можешь ошибиться? Где письмо?

— Оно потому и показалось мне особо важным, что посланец желает передать его вам в собственные руки.

— И правильно. Он здесь?

— Да.

— Приведи его.

Реми отворил одну из дверей и сделал знак человеку, по виду конюху, войти.

— Вот господин де Бюсси, — сказал он, указывая на графа.

— Давай письмо. Я тот, кого ты искал, — сказал Бюсси.

И вручил посланцу полупистоль.

— О! Я вас хорошо знаю, — ответил конюх, протягивая ему письмо.

— Это она его тебе дала?

— Не она — он.

— Кто он? — с живостью спросил Бюсси, разглядывая почерк.

— Господин де Сен-Люк.

— А!

Бюсси слегка побледнел, потому что при слове “он” решил, что речь идет не о жене, а о муже, а господин де Монсоро имел это свойство — заставлять Бюсси бледнеть всякий раз, когда он о нем вспоминал.

Молодой человек отвернулся, чтобы прочесть письмо и скрыть то волнение, которое боится выдать каждый, кто получает важное известие, если он не Цезарь Борджа, не Макиавелли, не Екатерина Медичи и не дьявол.

И бедняга Бюсси поступил правильно, потому что, едва он пробежал глазами известное нам письмо, как кровь прихлынула к его мозгу, прилила к глазам, словно разбушевавшееся море. Из бледного он сделался пурпурно-красным, постоял мгновение как оглушенный и, чувствуя, что вот-вот упадет, был вынужден опуститься в кресло возле окна.

— Ступай! — сказал Реми конюху, удивленному действием, которое оказало принесенное им письмо. И подтолкнул его в спину. Конюх поспешил удалиться. Он решил, что принес плохую новость, и испугался, как бы у него не отобрали назад полупистоль.

Реми подошел к графу и потряс его за руку.

— Черт подери! — воскликнул он. — Отвечайте мне немедленно, иначе, клянусь святым Эскулапом, я пущу вам кровь из всех четырех конечностей.

Бюсси встал. Он больше не был ни красным, ни оглушенным — он был мрачным.