Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Нет, нет, — отвечал Боб, — я слишком пестр в настоящую минуту и, может быть, соединяю в себе самую разнообразную коллекцию цветов.

— То есть, сэр, вы еще находитесь в переходном состоянии, — подхватил мистер Потт торжественным тоном. — Колебание вашего духа может, смотря по обстоятельствам, принести вам пользу или вред. Поэтому, сэр, я бы желал прочесть вам ряд последних моих статей, появившихся в «Итансвилльской синице». Нет никакого сомнения, что после этого чтения колебание ваше пройдет и мнения ваши раз и навсегда получат твердый и определенный характер.

— Я посинею, вероятно, и, может быть, даже побагровею, прежде чем вы успеете прочесть эти статьи, — отвечал Боб.

Мистер Потт искоса взглянул на Боба Сойера и потом, обращаясь к мистеру Пикквику, сказал:

— Вы, конечно, видели литературные статьи, которые в последние три месяца помещались в «Итансвилльской синице». Они, смею сказать, обратили на себя всеобщее внимание и произвели во всех единодушный восторг.

— Я должен сказать вам откровенно, — отвечал мистер Пикквик, приведенный в некоторое затруднение этим вопросом, — в последнее время были у меня занятия, не имевшие никакого отношения к литературе, и я никак не удосужился прочесть ваших статей.

— Напрасно, сэр, напрасно, — сказал мистер Потт, делая очень строгую мину. — Это очень жаль.

— Я прочту их, — сказал мистер Пикквик.

— Прочитайте непременно. Они появлялись под одним общим заглавием «О китайской метафизике», сэр.

— А! — заметил мистер Пикквик. — И все это, натурально, произведение вашего пера, сэр?

— Нет, произведение моего сотрудника в отделе критики, сэр, — отвечал Потт с большим достоинством.

— Предмет, должно быть, очень трудный, — сказал мистер Пикквик.

— Чрезвычайно трудный и удивительно интересный, — отвечал Потт с глубокомыслием истинного философа. — Сотрудник мой, по моему указанию, воспользовался всеми источниками, какие только мог найти в Британской Энциклопедии.

— Это, однако ж, странно, — заметил мистер Пикквик. — Я не знал до сих пор, что в Британской Энциклопедии помещены какие-нибудь материалы относительно китайской метафизики.

— Ничего нет странного, — отвечал Потт, положив одну руку на колено мистера Пикквика и бросая вокруг себя многозначительную улыбку. — Разумеется, вы не найдете там отдельного трактата о метафизических воззрениях китайцев, зато сыщете статью о метафизике под буквой М и статью о Китае под буквой К. Все это надобно сравнить, сличить, взвесить, сообразить и переварить в горниле чистого, абсолютного размышления, и все это, действительно, под моим непосредственным наблюдением и руководством, сделал мой неутомимый сотрудник. Дело мастера боится, мистер Пикквик.

И при этих ученых соображениях физиономия мистера Потта приняла такое всеобъемлющее выражение необыкновенной мудрости, что мистер Пикквик не осмеливался возобновить разговора в продолжение нескольких минут, и уже не прежде, как черты журналиста разгладились до степени обыкновенного джентльмена, он возобновил беседу таким образом:

— Позволительно ли спросить, какой великий предмет завлек вас в эту сторону, столь отдаленную от постоянного поприща ваших действий?

— Этот великий предмет, сэр, — благо моего отечества, — отвечал мистер Потт с кроткой улыбкой, — то самое благо, которое обыкновенно вдохновляет и воодушевляет меня при всех этих гигантских трудах.

— Вероятно, вы имеете какое-нибудь важное поручение от вашего общества? — спросил мистер Пикквик.

— Да, сэр, вы угадали, — отвечал Потт и, наклоняясь к уху мистера Пикквика, прибавил таинственным шепотом. — Желтые завтра вечером дают бал в Бирмингеме.

— Неужели!

— Да, сэр, бал и ужин!

— Возможно ли это?

— Очень возможно, если я вам говорю.

Но, несмотря на необычайное изумление при этой оглушительной вести, мистер Пикквик, почти незнакомый с местной политикой, не мог составить ни малейшего понятия о важности Желтых замыслов и Желтых планов, имевших отношение к этому политическому балу. Заметив это обстоятельство, мистер Потт вынул из кармана последний номер «Итансвилльской синицы» и для общего назидания громогласно прочитал следующий параграф.

«Последнее пронырство Желтой сволочи».

«Один из наших соотечественников, олицетворяющий в себе гнусную и пресмыкающуюся гадину, отрыгнул недавно змеиный яд бессильного бешенства и злобы против знаменитого и славного представителя нашего в парламенте, достопочтенного мистера Сломки, — того самого Сломки, о котором мы предсказали в свое время, — и кто не видит, что предсказание наше оправдалось и сбылось блистательнейшим образом, — что он сделается украшением и честью своей нации, ее защитником и могущественной опорой во всех начинаниях, клонящихся к общественному благу. И что же? Этот змеевидный соотечественник, говорим мы, позволил себе издеваться по поводу издержек, употребленных на покупку великолепной угольницы из чистого серебра, которую благодарные сограждане вознамерились поднести своему достойнейшему сочлену. Отринув всякий стыд и совесть, этот безымянный изверг, готовый кощунствовать над всякими благороднейшими движениями сердца, вздумал с беспримерной дерзостью уверять, будто достопочтенный мистер Сломки сам, через одного из приятелей своего домоуправителя, подписал на три четверти всей суммы, какой должен был стоить этот вышеозначенный подарок. Жалкая тварь! Неужели, спрашиваем мы, не видит этот пресмыкающийся гад, что, предположив даже действительность этого факта, достопочтенный мистер Сломки выставляется еще в более выгодном и блистательнейшем свете, если только это возможно? Думает ли он, что этот великодушный поступок в состоянии отвратить от него умы и сердца благородных сограждан, если только они не хуже каких-нибудь свиней, или, другими словами, не столь низки и презренны, как этот гнусный изверг?.. Но это еще не все: Желтая сволочь, продолжая свои интриги, думает на этих днях прибегнуть к самому отчаянному пронырству, какое только когда-либо рождалось в узколобых головах. Утверждаем смело и решительно, что в настоящую минуту совершаются скрытым и тайным образом приготовления к Желтому балу, и этот бал дан будет в Желтом городе, в самом центре, или, правильнее, в самом гнезде Желтого народонаселения, которое на этот случай избирает Желтого церемониймейстера, приглашает четырех Ультражелтых членов из парламента и заготовляет для входа только Желтые билеты! Но… ожидает ли этого бесстыдный соотечественник? Пусть он томится и крушит себя в бессильной злобе, когда перо наше начертывает эти слова: „Мы будем там!“»

— Будем и дадим себя знать, — сказал Потт, складывая газету и вытираясь платком. — Вот, сэр, цель моего путешествия. Понимаете?

— Понимаю, — сказал мистер Пикквик.

В эту минуту содержатель и трактирный слуга принесли в комнату обед: журналист с беспокойством приставил палец к своим губам, в ознаменование, что жизнь его находится теперь в руках мистера Пикквика, зависит от его скромности. Бенжамен и Боб Сойер, дремавшие в продолжение чтения красноречивого отрывка из «Итансвилльской синицы», мгновенно встрепенулись при одном слове «обед» и поспешили сесть за стол с веселым духом и превосходнейшим аппетитом.

За столом после обеда, когда разговор спустился мало-помалу на обыкновенные житейские предметы, журналист известил мистера Пикквика, что супруга его, вследствие злокачественности итансвилльского воздуха, путешествует в настоящее время по разным минеральным заведениям с целью поправления здоровья и восстановления прежней веселости духа. Это, собственно говоря, служило поэтическим прикрытием действительного факта, состоявшего в том, что миссис Потт, не раз угрожавшая разводом своему супругу, привела наконец, при содействии своего брата, лейтенанта, в исполнение свою угрозу, заключив наперед юридическую сделку, по которой мистер Потт обязался ежегодно выдавать ей половину дохода, доставляемого подписчиками «Итансвилльской синицы».

Между тем как журналист рассуждал об этих и многих других интересных предметах, беспрестанно приводя цитаты из собственных своих литературных произведений, какой-то суровый незнакомец, высунувшись из окна дилижанса, остановившегося у подъезда «Сарациновой головы» для передачи писем и пакетов, заботливо осведомлялся, может ли он, с некоторым комфортом, провести ночь в этой гостинице.

— Без всякого сомнения, сэр, — отвечал содержатель.

— Есть у вас хорошая постель?

— Да, сэр.

— И ужин?

— Все будет к вашим услугам, сэр.

— Очень хорошо, — сказал суровый незнакомец. — Кучер, я здесь выйду. Кондуктор, достаньте мой чемодан.

Пожелав другим пассажирам счастливого пути, незнакомец вышел из кареты. Это был низенький, приземистый джентльмен с густыми черными волосами, поднимавшимися щетиной на его голове. Вид его был повелителен и грозен, обращение надменно и надуто, глаза его выражали какую-то неугомонную юркость и внутреннее беспокойство, и все его манеры обличали чувство величайшей уверенности в самом себе и сознание неизмеримого превосходства перед всеми другими людьми.