ПАРАЛЛАКС 606. Том II - Ganymede Eossky

- равнодушно проговорил Родион. - Я не знаю, что произошло с Бойченко на самом деле, потому что на подходе к Одессе Кимико ввела меня в гипноз.

Мариус желчно скривился: по покрытому испариной лбу расползлись морщины.

- Гипноз?.. Капитально же тебе лысину напекло.

- Она внушила мне всё то же самое, что пересказала тебе. Однако я видел. Видел, как она меня гипнотизировала.

- Прости за любопытство, но как ты мог видеть свой же гипноз?

- Так же, как и ты видишь то, что сокрыто от людских глаз. Ты ведь знаешь: реверс не умеет хранить секреты. Реверс показывает и рассказывает. Ты сам слышал историю Кимико, Давид. Она выкарабкалась с третьего уровня только благодаря Альману Машаракти. Это он научил её гипнозу. Стоило нам узнать тайну «Дронариума», как на нас тут же полилась ложь. Квазар - обман. Гвонва - обман. Вера - обман. Спасение Антона - обман. Непричастность Кимико - вот что главный обман. Если мы пойдём за нею, мы лишь ещё глубже вобьём в мир кол мучений.

Мариус посмотрел на труп японки: а ведь в словах Родиона присутствовала некая толика истины. Кимико не стала рассказывать монаху о раздвоении; о том, каким образом они попали в «Союз». Эти оторвы тем же макаром могли облапошить и его.

- Да, соглы, эта вундеркинд не сахар. Но в меня-то зачем стрелять?

- Ты не обязан ей помогать. Не обязан идти за нею в «Дронариум». Она использует тебя. Она внушит тебе свою святость. Её судьба должна решиться сама.

Угрюмо фыркнув, Давид осмотрелся:

- И что ты предлагаешь? Покуковать здесь? Сдохнуть от обезвоживания, а после пополнить ряды неупокоённой нежити?

- Они не нежить!.. - с досадой отозвался Родион; надев капюшон, он задумчиво уставился на револьвер. - Я чувствовал их страх, Давид. Их боль. Их недопонимание. Я видел, как они злы. Они жаждут отмщения. Все до единого. Эта притаившаяся в земле мощь, её невозможно вообразить. Обида, способная перетирать миры в пыль. Они желают впитать в себя всех и вся, чтобы разбить осколок ужасных страданий на множество маленьких осколочков. Если оставить всё как есть, эта сила изничтожит всё. Я... я не могу их так оставить, дитя. Я виноват. Я... призван отмыть грех. Призван спасти их. А ты... ты поможешь мне. Станешь моим проводником. Моим маяком.

- Эй-эй, постой-ка! - тут же запротестовал Мариус. - Ты меня в свои разборки не втягивай, лады? Твои грехи - это твои грехи, а я сам по себе... Понимаю, у тебя сложное прошлое, но я на всё это не подписывался. Я просто пытаюсь сбежать. Пытаюсь выжить...

- Люди горели во имя богов, Давид. Но богов больше нет, а значит, людям же всё и разгребать.

- Нет! Без меня! Делай что хочешь, а я в «Дронариум». Если тебе полегчает, я рвусь туда не из-за девчонки. Просто там лучше, чем здесь.

Монах указал револьвером на дверь:

- Прости, но тебе придётся пойти со мной.

- Старик, окстись. Окстись, ёб твою!..

Тягуче скрипнула пружина курка.

- Бери свечу, дитя. Не вынуждай стрелять в тебя снова.

Выйдя на крыльцо, Мариус осмотрелся: заправку окружала тьма. Непросветная, глубокая, истинная, словно домик стоял на острове в океане совершенной пустоты. Огонёк свечи задрожал, и корни устилающих землю рук принялись расползаться.

- Шагай, - велел Родион.

Давид нехотя пошёл вперёд. Скользкие конечности вились подобно кобрам в брачный сезон. Запястья прятались от света; переползали друг через друга; рыхлили иссохшийся грунт. Мариус оглянулся: заправка отдалялась. Так же медленно исчезала и надежда на спасение. Но что он мог противопоставить Родиону?.. В левой руке - свеча. Правая болтается в повязке. Давид попытался пошевелить пальцами: не разжимаются. «Гадство, ещё и лучевой нерв в утиль... Остаться одноруким инвалидом? Отпад». Мариус искал глазами хоть что-то, обо что можно убиться. Торчащий из земли сук. Острый булыжник, в который можно впечататься лбом. И, как назло, ни-че-го.

- Остановись, - проскрипел старец.

Давид развернулся: они отошли от заправки настолько, что заколоченные окна мерцали едва заметными полосами.

- И что дальше?.. Позовёшь бабаев на чаёк? - съязвил Мариус.

- Пришло время разделить боль улья страдающих сознаний... - закряхтев, Родион улёгся на траву; он всё ещё держал револьвер, но уже не целился. - А теперь... отступи на шесть шагов, дитя. И пусть вселенная узрит, как я жертвую собой во имя великого равновесия.

Дважды повторять не пришлось - Давид исполнил просьбу монаха, и того поглотила непроглядная диффузия тьмы. Шорохи зазвучали интенсивнее. Хриплое дыхание старца ускорилось, и архимандрит закашлялся. Мариус попятился - раздался крик. Дикий и болезненный, его аж передёрнуло. С одной стороны, Давид радовался, что теперь дед тоже испытывал боль, с другой - он даже представить боялся, что монах сейчас испытывает. «Да и какая разница? Он своё хотел - получите и распишитесь... Надо сваливать, Дэви. Рвать когти, пока не стало слишком поздно». Вдохнув полными лёгкими, Мариус поковылял к заправке. Позади зазвучал душераздирающий рёв. Всхлипы и вопли сменились жуткими утробными стонами - Мариус перешёл на трусцу. Он думал о чём угодно, но только не о Гвонве. О валяющемся под кроватью стволе, о «Дронариуме» и о том, что он полюбэ из него слиняет... Не просто в реверс, а в реальный мир! В настоящий. С пивом, пошлыми сисястыми девками, мотоциклами, блек-джеком и забористой шмалью. Да, он поставит эту гигантскую улитку раком. Однозначно. Уж он-то в этом деле мастак. Нужно только сначала в неё попасть.

Забитый досками свет приближался.

Ещё немного. Десять метров, две двери - и боёк уже разбивает капсюль.

Совсем чуточку - и пуля вламывается в череп.

Над Давидом что-то пролетело. Что-то огромное, как Боинг, но беззвучное, как сова. Мариус ощутил лишь мощный поток воздуха, что прижал его к земле. Заправка затрещала, как под натиском великана, и развалилась; казалось, давление тьмы вдавило её в грунт. Ударная волна была такой силы, что Давида отбросило. Пролетев, он упал на спину: позвоночник пронзила боль, а потухшая свеча выскользнула из руки. Всё вокруг поглотил мрак, и вот тогда-то Мариус впал в реальное отчаяние. Всё, чем он грезил, рассыпалось трупным пеплом. Теперь он мертвец. Только не обычный мертвец, а тот, что превратится в мерзкого агнца преисподней.

Нащупав в кармане отцовскую зажигалку, Давид щёлкнул кнопкой.

Пламя осветило обломки досок, окровавленную повязку, песок.

И его. Перед Давидом возвышался фантом с двумя затмениями вместо глаз.