ПАРАЛЛАКС 606. Том II - Ganymede Eossky

забава. Однако, когда в дверь постучали снова, Давид ажно протрезвел. Рванув к сумке, он схватил пистолет Макарова. Прислушался: тишина... Ни кузнечиков, ни шуршания червеподобных рук Гвонвы, ни голосов, ни даже дыхания. Только тихое «кап». Кап. Кап. Кап. Словно вода из крана отсчитывает неровный такт. Нетерпеливый стук повторился.

- Войдите, - пробасил Мариус, прицеливаясь.

Дверь медленно приоткрылась - ночное затишье нарушил ветхий, протяжный скрип. На пороге стояла обнажённая мужская фигура. С бледной кожи сползали вязкие мазутные сгустки. Чёрное каре было заправлено за уши, а впалые глаза цвета стали смотрели на Давида, не моргая.

- Давно не виделись, compinche.

От страха Мариуса парализовало; пихни его кто, и он упал бы на матрас оловянным солдатиком. Лишь фундаментальный инстинкт нomo sapiens в подкорках мозжечка позволил устоять на ногах. Большой палец рефлекторно потянулся к предохранителю, но Фальстрём миролюбиво развёл руки:

- Не ерепенься - я не стану причинять тебе зла. Наши роли уже исполнены. Шестерни фатума останавливаются, линии вот-вот сойдутся. Кроме того, тебе не стоило бы тратить пули почём зря: полагаю, они тебе ещё пригодятся... - Фрост изобразил светский поклон, и только тогда Давид заметил скопившуюся под ним нефтяную лужу. - Уважь прихоть давнего товарища: мне нужен всего-то разговор.

- Понятия не имею, как ты меня нашёл, но нам не о чем болтать.

Самодовольный оскал придал лицу гостя хищные очертания. Фальстрём как ни в чем не бывало подошёл к свече, и его тень погрузила заднюю часть комнаты в кроваво-угольный мрак.

- А ты и не болтай... - присев на корточки, Фрост протянул запястья к огоньку. - Ты просто выслушай, а тот, кто надо, меня услышит.

- Ты... ты ведь уже не человек. Почему ладан тебя не?..

- Дело не в ладане, а в способности принимать действительность. Наши психотравмы подобны ранам. Один страдает от неглубокой царапины, а другой живёт, нося на коже тысячи гноящихся ожогов... - Фрост жестом попросил у Давида сигарету, и тот машинально его угостил. Подкурив от свечи, Фальстрём поставил её на место. - Вот ты, к примеру, мечтатель. В твоей жизни как ни кинь, всё клин, но ты терпеливо таранишь хлопоты, веря в некую самобытную осмысленность мира. И ты, чёрт подери, прав: самобытная осмысленность мира есть. Но людям не дано её понять, ибо если они узреют истину, им не захочется жить... Ваше благое неведение - величайший дар. Едва ты начинаешь улавливать смыслы - и вот тебе уже не так хорошо, как раньше. - Фрост пустил носом дым. - И вновь я нож, петля, пистолет и откровение. Я пророчил тебе бескрайнее кладбище? Ты его получил. Я обещал тебе новую реальность, нового бога? Ты нахлебался этой реальности вдоволь. Колокол тофета звал живых и провожал мёртвых, а девятка стала шестёркой. Ты покинул одну тюрьму, Давид, но застрял в другой. Я предлагал тебе сбежать из куда более глобального заточения, но ты предпочёл плен. Быть может, оно и к лучшему. Но вот в чём главный вопрос: обидно ли, когда будущее прямо перед тобой, но ты его не видишь? Ответ: да, обидно. Но ещё обиднее, когда ты видишь будущее, но не можешь его изменить.

Потушив окурок, Фальстрём встал. Мариус ожидал предложений к очередной сделке, но на этот раз гость ими пренебрёг. Вместо этого он кинул Давиду какую-то крохотную вещицу; бразилец едва успел её поймать. Разжал кулак: на мозолистой ладони лежала маленькая обгоревшая монетка. Слой налипшей гари не позволял разглядеть ни её принадлежность, ни её достоинство.

- Последнее, что ты вспомнишь - это наш разговор, - сказал Фрост, откланиваясь; лужа под его ступнями забурлила, и он стал вязнуть в ней, точно в яме с гудроном. - Поразмысли над моими словами, compinche. Поразмысли над неизбежностью. Самое время вспомнить все мои истории и попытаться интерпретировать их иначе. Самое время решить, по какую сторону барьера окажешься ты.

Фрост погряз в луже с головой, и та затекла в щель в полу. Мариус не шевелился: он пытался понять, что всё это значило, но догадки плевать хотели на его потуги. Лишь одна мысль металась в голове, как моль в плафоне: теперь ночевать здесь небезопасно. Небезопасно отстреливаться. Небезопасно жечь этот сраный ладан. Да вообще всё небезопасно! Он на этой заправке, как на подносе великана-людоеда. Цикады молчали. Гнетущая тишина обжигала перепонки. Мариус забрался на шкаф: ему казалось, что там безопаснее всего. Он забился в угол и пролежал так несколько часов, даже не сомкнув глаз - Фальстрём напугал его куда сильнее, чем тогда, в лесу. Было в его речи что-то жуткое... что-то отчаянное и противоестественное. Словно умерло время. Словно сама смерть вывернулась наизнанку. Ещё немного, и под ухом тяжко вздрогнет варган - именно с таким звуком оборвётся нить его судьбы.

Давиду удалось заснуть, только когда стало светать.

* * *

Едва солнце выглянуло из-за горизонта, Кимико и Родион двинулись в путь. Тихоня понимала, что с флуктуациями реверса они могут блуждать в поисках заправки вечность, но попробовать стоило. В конце концов, что здесь, что в Дронариуме время мало что значило, а Давид мог стать тем самым определяющим фактором. Пыл Задиры поутих. «Так уж и быть, я сострою этому маргиналу улыбочку. Но под этой улыбкой будут скрываться остренькие зубки». С ориентацией в пространстве им помогал ИИ. Каждые пятьсот шагов сёстры делали панорамное фото, после чего Тихоня совещалась с Гоголоном, и они решали, в каком направлении следует идти.

Монах плёлся позади с видом отстранённого пилигрима. На первый взгляд могло показаться, что он ни о чём не думает, но он думал обо всём. Об огромной улитке «Дронариума». О паутине Гвонвы, о слиянии Антона с Квазаром и их побеге. Лишь одно не вписывалось в его историю: на все эти события неясным бельмом ложилось странное, практически неуловимое воспоминание... Дежавю... Или жавемю... Кто-то просил его не верить. Кто-то твердил, что всё обман; что его использовали трижды. И, казалось, сидящие на плечах ангел с демоном раз за разом повторяли слова «свёрток» и «свечи».

- Посмотри на свёрток... посмотри на свёрток... - бархатистый