Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

генералам Маршаллу[1528] и Эйзенхауэру[1529]. Спаак немедленно дал мне визу в Брюссель, а Маршалл и Эйзенхауэр дали благоприятные нам распоряжения американскому консулу в Австрии. Если мы не попали сразу в Соединенные Штаты, то только потому, что из-за неожиданной советской регистрации нам пришлось эмигрировать в Парагвай, виза из коего была уже у меня в кармане. После разговора с советским полковником мы, как только смогли собраться, уехали в Женеву, где я и Таня купили себе на память золотые часы, а оттуда — в Париж, там пробыли одну неделю и уехали в Брюссель для постановки визы, а из Брюсселя отправились в Марсель для погрузки на пароход. В Марселе мы ждали парохода «Raul Suarez»[1530] две недели. Наконец, час отплытия настал.

Когда мы вышли в открытое море, я заметил, что пароход наш пошел не на запад, в направлении Южной Америки, а на восток, в направлении Италии и — кто знает? — может быть, в Одессу. Я обратил на это внимание наших спутников — русских беженцев. Все заволновались. Началась всеобщая паника. Несмотря на заверения и успокоения капитана, волнение не унималось, ибо к нему имелось основание: за неделю до нашего отплытия русские беженцы сели в Генуе на югославский пароход, идущий — как официально было указано — в Южную Америку, а он в открытом море свернул на восток и привез их в Одессу.

Наш пароход, вне всяких сомнений, шел на восток: мы миновали Корсику, Сардинию и прибыли в Неаполь, где нас ожидал неприятный сюрприз — советская регистрация. Естественно, что подозрение пассажиров о предательстве возросло. Я и Таня, хорошо владея венгерским языком, назвались венгерцами. Регистрация прошла благополучно, с парохода никого не сняли, но пассажиры не успокоились и всю ночь провели без сна. Многие, в том числе и я, запаслись спасательными кругами, решив, в случае отправки нас в Одессу, броситься в море.

Наступило утро. Пароход снялся с якоря и пошел назад в Марсель. Гора спала с плеч. Все повеселели. Минуя Марсель, мы пошли прямо в испанский порт Кадис[1531], а оттуда на Зеленые острова[1532].

В дороге случился «продовольственный инцидент». Пароходная администрация давала нам несъедобную пищу. Сначала возникло брожение и недовольство, потом — взрыв возмущения, и, наконец, началась всеобщая забастовка: когда подали несъедобные макароны, все встали и покинули столовую. Но никто не обратил на это никакого внимания — кушанье унесли, мы остались голодными, а администрация — в прибыли. Я пожалел голодную Таню, пошел к капитану и попросил разрешения получить на кухне что-либо за плату. Капитан разрешил, и Таня имела прекрасный бифштекс с гарниром, сладкое и яблоко. Взяв все это, она понесла тарелку в каюту, но на палубе сидевший на полу немец подставил ей подножку, она упала, и кушанья вместе с тарелкой полетели за борт. Мы остались голодными. Забастовка успеха не имела, пассажиры снова пошли в столовую и получили негодную пищу.

В начале сентября мы пришли на Зеленые острова, населенные исключительно неграми. Царит поголовная бедность, питаются бананами, хлеба почти не видят. Дождей не видят тоже: последний раз дождь шел восемь лет тому назад. Воду для питья привозят на пароходах. С транзитных пароходов пассажиры бросают заплесневевший хлеб, негры его ловят и с жадностью едят. Бросают и монеты в море, негры ныряют и ловят их, причем бывают случаи, когда хищные рыбы откусывают ныряльщикам руки или ноги, но негров это не смущает: без руки или ноги они продолжают ловить монеты.

С Зеленых островов мы пошли на Рио-де-Жанейро и попали в сильный шторм. Пароход качало. Волны перекатывались через палубу. Нам приказали надеть спасательные пояса. Шторм продолжался целые сутки. Впервые я увидел летающих рыб. Они поднимаются из моря и летят по воздуху, как птицы, а через двести-триста метров снова опускаются в море.

По дороге на Рио мы пересекли экватор. Пароходный гудок дал салют, и начался торжественный праздник в честь морского бога Нептуна. Поливали водой всех и вся, особенно дам; мужчин мазали какой-то омерзительной мазью; скакали в мешках.

30 августа мы вошли в порт Рио-де-Жанейро. Красиво вырисовывался силуэт Спасителя на горе Сахарная голова. Пробыв в Рио две недели, мы воздушным путем отправились в Парагвай. Пролетая над Чако, было интересно в бинокли наблюдать жизнь зверей и птиц. Самый полет на большом авионе тоже немало нас волновал.

15 сентября мы прибыли в Асунсьон, столицу Парагвая. Нас встретил представитель русской организации, генерал Эрн[1533]. По дороге от аэродрома до города мы видели маленькие бедные домишки, грязные халупы, голые окрестности, имеющие жалкий вид, — всюду нищета и мразь. Проезжая город с ничтожными домами и магазинами, я спросил Эрна, скоро ли будет центр? Генерал улыбнулся и сказал: «Центр города мы уже проехали…» У меня защемило сердце: нет, в этой дыре я жить не буду! Уже на следующий день я был в аргентинском консульстве и хлопотал визу в Аргентину. Но аргентинцы — народ практичный: они потребовали за две визы пятьсот долларов. Пришлось искать другой способ, чтобы выбраться из Парагвая.

Жизнь в Парагвае не пришлась нам по вкусу. Городские улицы полны грязи. Каждый день можно было видеть даже на самой главной улице Пальма дохлую собаку, кошку или даже осла. Ослы здесь особенные, они занимаются нищенством: ночью вместе с крысами ходят по городу и собирают всякую падаль, которой питаются. В городе был один замечательный осел. Он приходил в известные дома, стучал головой в дверь и просил есть, а когда получал что-либо съедобное, уходил в другой дом. Это он проделывал каждый день.

Асунсьон был мертвым городом, в нем нельзя было получить никакой работы. Мы были в отчаянии. Однажды супруга генерала Эрн[а] пожаловалась мне, что ее пианино очень расстроено, не работают некоторые клавиши, а починить никто не может. Я вспомнил, что в Венгрии, когда я играл со своим оркестром в провинции, мне часто приходилось самому настраивать рояли и пианино и делать мелкую починку. Я вызвался помочь генеральше и быстро починил и настроил ее инструмент. Генеральша была бесконечно рада и благодарна, а я еще более доволен тем, что открыл для себя новую профессию.

К этому времени мои денежные дела пришли в катастрофическое состояние. У меня за душой осталось три guarany[1534]. На эти последние деньги я сделал объявление в газете, что починяю и настраиваю «пиано», и сразу же получил работу у одного адвоката, которому вместе с Таней за шесть дней починил