История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Возобновление антисталинизма. XXII съезд

При всем своем неверии в идеологов Хрущев никогда не трогал их и нередко сам разделял их точки зрения. Однако он попытался свести счеты с опорой «идеологического фронта». Когда в результате его правительственной деятельности оговорки превратились в резкую критику его международной политики, он попытался возобновить поход против Сталина. Он сделал это на XXII съезде КПСС, состоявшемся 17–31 октября 1961 г. в Москве. Хрущев представил на нем новую Программу партии (прежняя была разработана в 1919 г.) и говорил о том, что к 1980 г. в СССР будет «создана материально- техническая база коммунизма»[43]. Однако Программа с се хвастливыми и опрометчивыми обещаниями осталась на втором плане после его нового наступления на Сталина, которое снова приобрело весьма личный характер. Вряд ли оно было одобрено Президиумом ЦК перед съездом, насколько можно судить по форме его обсуждения[44]. Наступление было начато в докладе Хрущевым, где возобновилась полемика со старой «антипартийной группой» Молотова и Маленкова, Часть делегатов подхватила эту тему, другая часть замалчивала ее. С большей настойчивостью Хрущев вернулся к ней в заключительной речи. Через 5 лет после XX съезда хрущевская критика Сталина уже не предвещала, как в 1956 г., глубокого пересмотра всего советского опыта и государственной идеологии. Осталось лишь то, что было в «секретном докладе»: критика личных недостатков и обвинение в совершении преступлений, с одной важной разницей — на этот раз те же самые факты были обнародованы и распространены печатно. Операция завершилась несколькими театральными жестами. Тело Сталина убрали из Мавзолея, где оно находилось вместе с телом Ленина[45]. Сталинград был переименован в Волгоград. Убрали портреты и статуи Сталина, которых немало оставалось на своих местах и после XX съезда. Хрущев хотел большего. Он предложил воздвигнуть памятник жертвам сталинских репрессий[46], но это предложение не прошло.

Можно предположить, что, возвращаясь к «секретному докладу», Хрущев хотел прежде всего укрепить свою личную власть против тайных и явных цензоров, ограничивавших его в руководстве партией[47]. Возможно. Хотя вокруг него были и критики, и соглашатели, в партии никогда не было настоящей фракции Хрущева: этому препятствовали традиции и Устав. Однако этого мало. Не было даже движения в поддержку Хрущева, хотя в стране существовали неоформленные антисталинские тенденции. Будучи Первым секретарем ЦК КПСС и Председателем Совета Министров, Хрущев имел власть, которую принцип монолитности не позволял публично оспаривать. Он имел в своем распоряжении не только партийный и государственный аппарат, но и личный секретариат, более многочисленный и во многом более влиятельный, чем сталинский. Он мог решать, притом и единолично, вопрос о любом назначении на ответственный /504/ пост. Таким образом, существовал достаточно широкий круг лиц, прямо ему обязанных. Однако эта группа так и не смогла образовать настоящее течение. Она оказалась способной только создать в последние годы правления Хрущева нечто вроде культа его личности, что скорее ослабило, а не укрепило его авторитет.

Какими бы ни были намерения Хрущева, когда он возобновил наступление на Сталина, воздействие его оказалось сильнее, чем во время XX съезда. Границы наступления остались прежними, но теперь оно шло не только сверху, так как отвечало новым настроениям интеллигенции, молодежи, бывших заключенных. Общество было более подготовленным к восприятию его. Официальная идеология временно оказалась в обороне.

После XXII съезда стало возможным публично воскрешать в печати трагические страницы сталинского правления и не только назвать имена жертв его репрессий, но и указывать хотя бы в общих чертах обстоятельства их исчезновений (что между 1956 и 1961 гг. не позволяла цензура)[48]. В области исторических исследований, изнемогавших в скудности ортодоксии, начался самый плодотворный период.

В деятельности Хрущева после XXII съезда началась вторая волна реформ. Прежде всего он заставил партию еще больше сосредоточиться на экономической работе. В марте 1962 г. он провел реорганизацию всего руководящего аппарата сельского хозяйства. Новые обязанности были возложены на периферийных руководителей, в то же время они коснулись и деятельности районных комитетов партии, образующих политическую основу государства-партии в сельских районах[49]. Это была прелюдия к самой необычной хрущевской реформе. Она была настолько необычной, что по многим причинам оказалась непонятой. Эта реформа стала для него фатальной, Ее замысел не встретил особой оппозиции, может быть, потому, что казался возвратом к традиционной экономической работе партии. Хрущев предложил ее Президиуму ЦК в сентябре 1962 г. и получил одобрение. Его проект два месяца спустя был без сопротивления принят Пленумом ЦК, несмотря на то что пришлось бы радикально пересмотреть Устав, всего лишь год назад принятый съездом колхозников, изменить который мог только съезд[50].

Согласно проекту реформы, вся партия сверху донизу меняла территориальную структуру на производственную. Ее аппарат подразделялся на две параллельные структуры — для промышленности и для сельского хозяйства, которые объединялись только в верхах. Все областные комитеты — всесильные обкомы — в свою очередь были разделены. В каждой области появилось по два обкома: по промышленности и по сельскому хозяйству, — каждый со своим первым секретарем. Аналогичное разделение на промышленное и сельскохозяйственное бюро произошло в ЦК союзных республик. В областях, пришедших в замешательство, были в свою очередь разделены по тому же принципу также и исполнительные советские /505/ органы (облисполкомы)[51]. Конституционно речь шла о настоящей путанице.

Реформа по многим причинам оказалась пугающей. Хотя она и была представлена как чисто административная реорганизация, она не могла не иметь политических последствий в ближайшее же время. Реформа вводила дуализм в партию, то есть в основной структурный орган всей советской государственной системы. Более того, она отразила самое драматическое противоречие всего советского общества — противоречие между городом и деревней, которое, как рана, проходило через весь 30-летний исторический опыт СССР и было чревато мучительными конфликтами. В этом смысле реформа противоречила всей официальной идеологии. Ни в одной из речей Хрущева нельзя найти и намека на эти проблемы. Их можно найти в других речах, которыми отдельные члены ЦК или члены Президиума ЦК отреагировали на реформу. Однако на деле реформа ограничилась бюрократической перестройкой. Но и в этих рамках очень скоро появились разногласия между обеими частями политической организации, содержащей в себе по меньшей мере зародыш двухпартийной системы[52].

Политические реформы: зародыш плюрализма

При нынешнем состоянии документации невозможно установить, пренебрегал ли Хрущев сопротивлением потому, что поверхностно подходил к своим реформам, или это была его тактическая уловка при подготовке более широких политических реформ — ведь он знал, что им окажут сильное сопротивление. Можно только отметить, что в этот период (1961–1962 гг.) под флагом обвинений Сталина он пытался провести новые изменения и размышлял о предстоящих. На XXII съезде он включил в Устав партии новый пункт, по которому никто не мог исполнять должность или быть членом выборного комитета более трех сроков подряд. По его мнению, это должно было стать «нерушимой нормой... всей государственной и общественной жизни». На каждых выборах руководящие органы должны были обновляться по меньшей мере на треть[53]. В тот самый момент, когда было принято решение о реформе партии, он выступил за новую систему общественного контроля над аппаратом, опирающуюся на последние известные работы Ленина, и попытался стимулировать большее участие граждан в деятельности органов власти[54]. Несколько месяцев страницы, посвящавшиеся этой теме в советской прессе, были наполнены живой полемикой. Даже сейчас она остается интересной антологией формирующегося общественного мнения{ii}. /506/

Осенью 1962 г. Хрущев высказался за пересмотр ждановских резолюций по культуре и хотя бы за частичную отмену цензуры[55]. Он сам решил нарушить запреты, добившись разрешения Президиума ЦК на публикацию эпохального произведения «Один день Ивана Денисовича», написанного тогда еще не известным автором — Солженицыным. С этого момента автор завоевал мировую известность[56]. Повесть, не лишенная бесспорного литературного таланта, была посвящена сталинским лагерям — теме, которая оставалась полностью запретной и после XX, и после XXII съездов партии. Тема эта очень волновала национальное сознание и не могла не найти своего места в литературе. Художественные достоинства повести Солженицына были несомненны. Естественно, ее появление вдохновило авторов и других художественных и мемуарных произведений на ту же тему, однако немногим удалось опубликовать свои произведения.