Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Западный ветер наворачивал тучи. Завалил дальние придонские бугры, призрачно голубевшие в ясную погоду. Редкий снежок, случайно заносимый с полудня, к вечеру загустел. Вскоре сплошной белой стенкой отгородил село от аспидно-черного заката.

Засветло успел Борис выстроить бригаду. Объявил приказ о наступлении. Поставил задачу — размолотить в Гнилоаксайской золотопогонные полки Астраханской дивизии, развеять по степи конницу Голубинцева, пригревшуюся в теплых хатах Аксая.

— Акса-а-ай!..

— Дае-ешь Аксай!

— На золотопогонников!..

Переждав ликование, дал слово политкому Питашко.

Бригада затаила дыхание. Ветер шумел в голых ветках тополей. Ломая строй, вытягивали бойцы шеи, выставляли на волю из-под треухов уши, иные еще и не видели комиссара: какой он?

Политком отъехал шага на три-четыре, обособился. Задрав посинелый бритый подбородок, кинул на ветер первые слова:

— Борцы объединенной социалистической России! Боевые братья и товарищи!

Нашлась ветру работа. Подхватил слова, звонкие, ясные, далеко понес по плацу над самыми головами конников. А вслед им неслись другие:

— На второй год неутомимой борьбы восставшего трудового народа против своих насильников наконец-то пришло давно жданное время, когда наши заграничные братья-рабочие, разбивая, как и мы у себя, неволю, спешат к нам на помощь! С восставшими австрийскими, германскими и болгарскими рабочими мы будем непобедимы.

Умолк оратор на время, откашливая хрипотцу, продолжал:

— К вашему теперешнему геройству пусть прибавится еще больше храбрости, силы и товарищески братского единения, чтобы как можно скорее покончить с посягающими на нашу свободу кровопийцами. Для этого по решению партии и большевиков-коммунистов Петроград, Москва и другие города разослали по всем краям революционного фронта от всех рабочих организаций несколько сот делегатов в качестве политических комиссаров, чтоб объединить в одну строго дисциплинированную боевую силу весь наш революционный фронт. Чтоб не разрозненным, но одновременным мощным напором добить насмерть контрреволюционные банды! Я от имени пославших меня рабочих города Петрограда выражаю всем вам, боевые товарищи, от них братский привет и в лице стойкого и преданного делу, прославившегося геройством и умением товарища Думенко выражаю почесть и славу живым, память павшим!

Последние слова захлестнулись восторженными криками. Черная метель встала над бригадой — полетели вверх бараньи шапки, треухи…

Пожимая руку политкому, Борис кивал растроганно — ответно благодарил петроградцев от имени бригады. Как-то по-новому оглядывал комиссара: будто и ростом повыше, и куда-то подевалась сутуловатость, и выправкой не так уж нескладен…

Взмахом пуховой перчатки отдал команду Семену Буденному перестроить бригаду в походную колонну. За селом, пропуская передовую охрану, подозвал Ефремку Попова. Осиливая свист ветра, галопом - рвущегося по забурьяненному склону балки, сказал:

— Комиссара не теряй из виду. Да в бой не зарывайтесь дюже… Уж больно конишко у него шустрый. Занесет, боюсь, черт-те куда…

— Обойдется. Начинать когда-то нужно и ему.

Отослав Ефремку в голову колонны, потянулся к полевой сумке. Отгораживаясь спиной от ветра, вглядывался до рези в глазах в блокнот. Едва различал слова, выходившие из-под карандаша:

«Милая Настенка!

Я уехал, но все же я думаю о тебе. Твоя милая улыбка, твой образ жмут душу мою.

Но все же прошу тебя, смотри не держи ни с кем тесной связи.

Целую тебя крепко.

Вырвал листок, протянул Мишке.

К полуночи подошли к Аксаю. Стужа загнала боевое охранение и секреты белых с ближних высоток и садов в крайние хаты. Под ружейные выстрелы ворвались в село. Выдавили метавшуюся по улицам конницу за речку.

Борис придержал Кочубея у знакомых ворот — недавней своей квартиры. Теперь здесь разместился штаб полковника Голубинцева. Выставив у речки заслон, тотчас повернул бригаду на юго-запад, клином вбиваясь в тыл пехотной дивизии — главной своей жертвы.

Осатанелые кони вырывались из крутящейся белой мглы, черной смертью висли над неглубокими окопчиками. Не успевал граненый русский штык делать длинный выпад, русская шашка сверху описывала дугу, смыкалась с высокой папахой или золотым погоном, залепленным волглым лопастым снегом.

Проложив черную кровавую дорогу в ощетинившейся штыками стенке, Борис вырвался к кургану. Кочубей, храпя, налетел на артиллерийскую упряжку. У барок суетились ездовые — запрягали. Возле трехдюймовки бегал офицер в дубленом полушубке, без папахи. Крутнулся на топот, вскинул руку с наганом…

Взвился Кочубей на дыбки, заплясал: рассекая воздух передними копытами, опустил их осторожно, чтобы ненароком не задеть офицера, припавшего на колено.

— Думенко?!

Клинок уже со свистом разрезал шелестящее полотнище метели. В сознании какая-то вспышка… От толчка, сдержавшего удар, заломило плечо. Наклонился с седла, впился взглядом в безглазое, скуластое лицо с черной дырой вместо рта…

— Поручик Ляхов я… Забыл?

Как же, поручик Ляхов… В Карпатах, в позапрошлом году, в одной батарее ломали. Знатный пушкарь на всю батарею был. Полный георгиевский кавалер.