Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

юриспруденции. Он подчеркивал свою осведомленность в тайнах политики. Вежливый, доверительный голос его заполнял промозглую тюремную канцелярию.

— Кем работали после окончания Морского корпуса? Когда стали служить в царском флоте? Какого чина достигли? За что награждены золотым оружием? Как относились к императору, к императрице, пресловутому старцу Григорию Распутину? С какими чувствами встречали войну с Германией? Ваше отношение к большевикам? К левым эсерам? Для чего изучали китайский язык?

Вопросы Алексеевского иногда ставили в тупик адмирала, но чаще они помогали выбираться из опасных, скользких, запутанных положений.

Серое утро тосковало на голых тюремных стенах. В сером свете все казалось унылым, особенно люди, сидевшие за голым столом.

—-Где вы узнали об Октябрьской революции?

В Сан-Франциско. Я садился на пароход, уходящий в Японию,— осторожно ответил Колчак.

— Как вы отнеслись к перевороту?

Не придал ему особого значения. Брестский мир я считал более страшным событием.

Как все же реагировали на появление Советской власти?

По прибытии в Японию заявил: правительство, заключившее мир с немцами, я не признаю.

— И это все?

Нет, почему же! Я еще сказал, что вместе с союзниками буду драться против Германии.

И против большевиков? — спросил председательствующий Попов.

Большевики и Германия для меня синонимы,— мрачно обронил Колчак.

— Вы монархист, адмирал?

— Я служу отечеству... одно это слово возвышает душу.

Прекрасное слово «отечество», но все же отвечайте на мой вопрос.

— Монархия не единственная форма правления, которую я признаю. Когда она пала, я счел себя свободным от всех обязательств перед ней.

Это стало вашей потребностью — изменять своим обязательствам? — заметил председательствующий. — Освободились от присяги императору, изменили Временному правительству, перешли потом на службу к английскому королю...

Алексеевский опять перехватил нить допроса:

Вы, адмирал, продали английскому королю свою шпагу...

— Пусть так.

— Свои военные знания продали вы.

— Да! Да!

— Вы поступили как кондотьер...

Колчак сумрачно, исподлобья посмотрел на Алексеевского. «Неужели они перехватили мои письма? Теперь будут бить меня моими же словами».

— А ведь это символично. Прежде чем стать верховным правителем, вам пришлось стать кондотьером,—продолжал Алексеевский.

— Символы, символы,— обозлился Колчак. — Мы бережем утратившие всякое значение символы, но не бепежем людскую кровь. — Он замолчал, понимая, что говорит совершенно не то, что нужно.

— Вот-вот-вот! — сразу же подхватил его слова Попов,— Не бережем кровь — в этом-то все дело! Сотни тысяч загублен- » ных жизней на вашей совести, адмирал. Итак, вы поступили на службу английскому королю. Как это произошло?

— Я получил из Лондона телеграмму. Мне предлагалось выехать в Пекин для встречи с бывшим царским послом.

— Вы встретились с ним?

— Посол передал мне инструкции английского правительства.

— Что это за инструкции?

— Мне предлагалось немедленно собирать силы для борьбы с большевиками. И я поехал во Владивосток.

— Когда у вас зародилась мысль о личной диктатуре?

Вопрос Попова показался Колчаку подозрительным, он отхлебнул холодного чая, собираясь с мыслями.

— Я стал диктатором по воле офицеров белой гвардии. Они избрали меня верховным правителем.

— История не знает личной диктатуры, которая покоилась бы на избрании,—немедленно возразил Алексеевский. — Где вы узнали о правительстве, именуемом омской Директорией?

В Пекине. Я тогда же сказал: Директория — второе издание Временного правительства, она приведет в Сибирь большевиков.

И все же вы стали ее военным министром! Для того чтобы свергнуть ее?

— Во время войны страной должны управлять военные. Как они станут управлять неважно, лишь бы одержали победу —» ответил Колчак.

Он говорил, слушал адвоката и поглядывал на стенографи-ста Д° т вел свои записи на зеленоватых рекламах: «Покупайте цейлонский чай братьев Похабовых!»

„В своем манифесте вы писали, что не пойдете ни по пути партийности, ни по пути реакции. Но своим-то знаменем вы взяли самую мраконцсительную реакцию,— продолжал Алексеевский.

«Этот адвокат ставит мне ловушки, словно я больше всего причинил вреда ему лично,—подумал Колчак. —Нет у них моих писем, а то бы они их уже цитировали».

Председательствующий объявил перерыв. Колчака отвели в тюремную камеру. «Спасения ждать невозможно. Стоит ли хвататься за соломинку, не лучше ли достойно уйти на.тот свет?» Колчак вынул из матраца прибереженную для крайнего случая капсулу с ядом.

Заскрежетала дверь. Колчак швырнул капсулу под койку но Шурхмин уже заметил ее.

— Яд? — спросил он коротко.

— Яд! — так же коротко ответил Колчак.

Шурмин обыскал камеру и пошел к председателю губчека Чудновскому.

Вот яд, отобранный у Колчака,— Андрей протянул капсулу.

— Стрихнин,— уточнил Чудновский. — Безотказный яд. Волков им травят. Почему Колчак не воспользовался им?

-— Не успел.

— Не захотел. Значит, на что-то еще он надеется.

— Я бы расстрелял его немедленно.

Остерегайся, юноша, психоза мстительности. Колчак, между прочим, живой нам нужнее.

Шурмин выслушал председателя губчека, не возражая, но и не соглашаясь с ним. Чудновский нравился ему уже тем, что напоминал чем-то Игнатия Парфеновича — такой же коренастый, волосатый и так же сильно сутулился. У Чудновского были, как и у Лутошкина, палящие, выразительные глаза, острый ум, независимость в суждениях. Может быть, ему не хватало сердечности, которую излучал Игнатий Парфенович.

г Придет время — и все, что мы совершили, станет достоянием истории. История потребует от нас правды о революции, о гражданской войне,— назидательно сказал Чудновский.— Ведь история смотрит на события не во временной, а в бесконечной перспективе. Вот почему следственная комиссия должна установить причины, вызвавшие колчаковщину, нарисовать портрет ее вдохновителя. — Он помолчал, подыскивая слова для выражения волнующей его мысли. — Всесторонний портрет палача революции,— изменил он формулировку. — Недавно в губчека явился человек, который профессиональным палачом был — вешал большевиков в иркутской тюрьме. Он пришел предложить свои услуги, будучи совершенно уверен в том, что ни одна власть не может обойтись без палача. Его надо было сразу повесить, но пока жив Колчак, пусть поживет и палач. Мы сведем Колчака с пьедестала верховной власти и поставим его рядом с заурядным вешателем.

ІІІурмин