Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

Он с трудом открыл глаза.

Ивга озябла, и майка, натянутая на мокрое тело, беззастенчиво облегала грудь. Ей потребовалась минута, чтобы осознать это досадное непотребство – тогда она отвернулась, обеими руками натягивая влажный подол; Клавдий смотрел теперь в рыжие спутанные волосы.

Запах… Запах лоз и… хвои. Светлый мир, по яркости схожий с галлюцинацией… Громады гор – будто замершие, покрытые синим мехом зверюги…

Как его тогда поразило, что горы разноцветные. Что они плавно меняют цвета, ловя тени круглых, как овцы, облаков.

А белая отара стекала по склону, как молочная река… Спины, спины, кудрявые овечьи спины, голос колокольчика – у каждого свой…

Дюнка.

Тени облаков на поросших лесом склонах.

Овечья река.

Дюнкины губы.

И горы молчаливо подтвердили его правоту.

Признали прикосновение сухих губ – частью великого мира. Такой же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебряные монетки озер на зеленых полях и вросшие в землю, потемневшие от времени срубы…

Клавдий до боли стиснул пальцы.

Как жаль, что он не сохранил ни одной Дюнкиной фотографии. Ни одной из сотни разнообразных, больших и маленьких, матовых и глянцевых, цветных и черно-белых, смеющихся, грустных, мелких и невыразительных, официальных – на студенческий билет… Все ушло. Все; потом, спустя десять лет, он попытался отыскать хоть одну – тщетно. Дюнка ушла, не оставив следа – даже барельеф на ее могиле с годами почему-то утратил всякое сходство с оригиналом, потускнел и покрылся белыми известковыми потеками. Это молодое женское лицо могло принадлежать кому угодно, но только не Дюнке, какой ее помнил Клавдий Старж…

Впрочем, кто сказал, что он ее правильно помнил?..

Было время, когда он не хотел ее помнить вообще. Изъял из жизни несколько лет, поменял место учебы, на какое-то время уехал из Вижны… Дюнкиного времени не было. Пустая пленка, экран памяти, равнодушно мигающий серым; его желание было таким неистовым, а воля такой сильной, что он ухитрился добиться чего-то вроде амнезии; потом, вспоминая Дюнкино лицо, он мучился невозможностью восстановить мелкие, самые дорогие черточки…

Как жаль, что ни одной, даже самой маленькой фотографии не завалилось в щель между стеной и диваном. Как жаль, что никого из ее родичей не осталось в Вижне – Клавдий так и не нашел потом их следа…

А возможно, все это не случайно. Он, совершивший последовательно два тяжелых преступления – призыв нявки в мир живых и предание любимой в руки палачей – был в наказание отлучен от всякой возможности вспомнить. А значит – попросить прощения, попытаться искупить…

Он вздрогнул. Ивга смотрела прямо на него, и в глубине ее всегда настороженных глаз стояло теперь смутное беспокойство. Она почуяла перемену в его настроении и не может понять, в какой-такой колодец провалилась внезапно его душа.

Перемена участи.

Где-то там, за стенками ленивой солнечной тишины, в неправдоподобно далеком Дворце Инквизиции бесновался придавленный полномочиями Глюр. По большим и малым дорогам метались кураторы, слали в Вижну отчаянные депеши, впадали в истерику и сквернословили в адрес Великого Инквизитора, а он сидел на трухлявом мостке и смотрел на девушку в пупырышках озноба.

– Все еще холодно, Ивга?

Она чуть усмехнулась:

– Клавдий… у меня к вам просьба. Когда… если станет совсем уж скверно… может ведь такое случится… скажите мне, пожалуйста – «гуси». Напомните… Может быть, полегчает…

– Хватит издеваться, – отозвался Старж обижено. – Сама мне, если хочешь, скажи… Тоже мне, предмет для шуточек.

Мышь, в который раз согнанная со стола, возмущенно возилась в углу, под горой старых книжек и хлама. Электрический чайник закипел до странности быстро – хотя, возможно, это Ивгино время каждой секундой цеплялось за «сейчас», желало растянуться, удержаться, не скатываться в «потом»…

Она попыталась представить, каким был Клавдий Старж двадцать восемь лет назад – и не смогла. Ей казалось, что он с младенчества был таким, каким она его видит.

Впрочем, таким она не видела его никогда.

Вот стоит мощный дуб – поди-ка разгляди железный сундук, лежащий у него под корнями и заставляющий ветки усыхать одна за другой. А уж золото в сундуке, либо камни, любо, что вероятнее, истлевшие кости об этом спроси у дуба…

Сегодня перед Ивгиными глазами впервые обнаружила себя тайна, о существовании которой она догадывалась только временами. Тяжелый камень на шее Клавдия Старжа.

А ведь там была женщина, думала Ивга, холодея, и это было не предположение даже – железная уверенность. Там, в прошлом циничного обладателя необъятной кровати, маячил призрак женщины, маячил и наполнял смыслом странные слова о том, что тогда – было… А теперь – нет.

С губ ее почти против воли сорвалось еле слышное:

– И у меня тоже – нет.

Он не должен был понять. Он должен был удивленно вскинуть брови и переспросить: «Что?..»

И брови его уже поползли вверх – но на полдороги остановились. Сошлись над переносицей, и Ивга смятенно осознала, что ее слова, брошенные невпопад, будто мячик, который невозможно поймать, который не для игры предназначен, который все равно упадет на землю… Что ее слова пойманы, как мячик. И что бросок ей зачтется.

– Это не беда, Ивга. Это еще не горе, просто пожелай Назару счастья… Это не трагедия. Это просто свобода, – невидимый мячик перелетел на ее поле. Свечкой завис в воздухе, ожидая ее решения.

– И вы выбираете такую свободу вот уже двадцать восемь лет подряд?

Мячик стремительно обрушился на поле соперника. Клавдий молчал; пар, поднимающийся над его чашкой, делался все прозрачнее и реже.

Когда-то, в комнате общежития, где бок о бок стояли десять скрипучих девчоночьих кроватей – там, в большой и неуютной комнате, говорилось под вечер о мужчинах и об их любви.

Подавляющее большинство особей мужского пола объявлялось коварными изменниками – но свято чтилось поверье, по которому среди множества мужчин есть такие, что способны хранить любовь до гроба. Как лебеди, твердила с пеной у рта некая большеносая темпераментная блондинка пятнадцати с половиной лет. Если один умрет – и другой туда же…

Ивга не была уверена, что ей интересны эти разговоры. В те годы проблема мужской верности не была для нее сколько-нибудь значимой; теперь сложно поверить, но еще пару лет назад ее интересовали больше книги о путешествиях, чем романы о любви…

Вот сидит Клавдий Старж. Кто скажет, что он похож на героя мелодрамы?..