Весь Хайнлайн. Кукловоды - Роберт Хайнлайн

А я сейчас чувствовал себя действительно никому не нужным и списанным в расход, потому что слышал самый сладкий звук во Вселенной, маяк, сброшенный нашим катером, сигнал к отходу. Маяк — это ракета-робот, катер отстреливает его, он втыкается в землю и начинает передавать долгожданные позывные «все ко мне, все сюда!» Катер садится на его координаты через три минуты, и лучше оказаться поблизости, потому что автобус никого ждать не будет, а следующий придет еще очень нескоро.

Но никто не уходит, бросив товарища, пока есть шанс, что он все еще жив, ни у Разгильдяев Расжака, ни в других подразделениях мобильной пехоты. Ты идешь и ищешь отставшего.

Я слышал приказ Джелли:

— Носы выше, парни! Круг теснее, прикрываем отход! Вперед!

А еще я слышал сладкий голос маяка: «…во славу пехоты сияет в веках, сияет в веках имя Роджера Янга!» И мне так захотелось бежать к маяку, что во рту кисло стало.

Вместо этого я пер в противоположную сторону на пеленг Аса и тратил все, что у меня осталось от бомб, зажигательных пилюль, вообще всего, что на мне было нагружено.

— Ас! Ты нашел его сигнал?

— Да. Топай назад, без сопливых скользко!

— Тебя я вижу, а он где?

— Прямо впереди меня, может, четверть мили. Проваливай! Он из моих ребят.

Я не ответил; просто взял левее, чтобы встретиться с Асом там, где, по его словам, находился Диззи.

И нашел Аса, стоящего над Флоресом; парочка худышек лежала горящими трупами, остальные разбегались. Я встал рядом.

— Давай вынем его из скафандра, катер придет через несколько секунд!

— Он слишком тяжело ранен!

Я посмотрел и понял, что Ас прав: в броне зияла дыра и из нее текла кровь. Я растерялся. Чтобы вынести раненого, вынимаешь его из скафандра… затем просто берешь на руки (какие проблемы в скафандре-то?) и прыжками мчишься в безопасное место. Весит обычный человек куда меньше, чем боезапас и снаряжение.

— Что же делать?

— Понесем, — угрюмо буркнул Ас. — Бери слева.

Сам он взялся справа, мы поставили Флореса на ноги.

— Держи крепче! Теперь., на счет «два» — прыжок. Раз… два!

Мы прыгнули. Не далеко и не слишком хорошо. В одиночку ни один из нас его вообще от земли не оторвал бы, скафандр слишком тяжелый. Но вдвоем у нас могло получится.

Мы прыгнули… и еще раз прыгнули… и еще, и еще, и еще. Ас считал, мы вдвоем поддерживали и ловили Диззи при каждом приземлении. Наверное, гироскоп у него отрубился окончательно.

Мы слышали, как замолчал маяк, когда приземлился катер. Я видел, как он садится — так далеко. Мы слышали голос исполняющего обязанности взводного сержанта:

— По порядку номеров приготовиться к посадке!

И крик Джелли:

— А-атставить!

Наконец-то мы выбрались на открытое пространство и увидели катер, стоящий вертикально на грунте, услышали вой сирены, увидели взвод, занявший круговую оборону, услышали голос Джелли:

— По порядку номеров… всем на борт!

А мы по-прежнему были далеко! Мне было видно, как грузится первое отделение, остальной взвод сомкнул круг.

И вдруг из этого круга вырвалась одинокая фигура и помчалась к нам с такой скоростью, которую может развить только офицерский скафандр.

Джелли перехватил нас, пока мы были в воздухе, вцепился в бомбодержатели Флореса, помог нам.

До катера мы добрались в три прыжка. Все уже сидели внутри, но люк еще не задраили. Мы впихнули Диззи на борт, забрались сами, пока пилот орала, что из-за нас она опоздает к стыковке и нам всем не повезет. Джелли на нее внимания не обращал; мы уложили Флореса на пол и сами улеглись рядышком. Когда катер стартовал, Джелли пробормотал сам себе:

— Все налицо, лейтенант. Трое раненых, но все — налицо.

А про капитана Деладрие я скажу вот что: лучше пилота не сыщешь. Встреча и стыковка на орбите рассчитана до секунды. Я не знаю, каким образом, но это так, и этого не изменишь. Просто никак.

Только она это сделала. Она на радаре увидела, что катер стартовал с опозданием, сдала назад, подобрала нас и вновь набрала скорость. Только при помощи собственных глаз и рук, у нее не было времени просчитать новый маневр на компьютере. Если всемогущему понадобится помощник — приглядывать, чтобы звезды не сбивались с курса, — я знаю, кто займет эту должность.

А Диззи Флорес умер во время взлета.

От страха ни мертвый, и ни живой

Бежал я, что было силы,

Не глядя назад, поскорее домой

И в комнату к мамочке милой.

Янки Дудль, не унывать!

Янки Дудль — добрый малый!

Лучше петь и танцевать

С девушкой на сеновале.

Об армии я всерьез никогда не думал.

И уж точно — не о пехоте! Да я бы предпочел получить десять ударов плетями при всем честном народе или чтобы отец сказал мне, что я позорю наше честное имя.

О, как-то раз в выпускном классе средней школы я заикнулся при отце, что обдумываю идею поступить на федеральную службу. Полагаю, так поступают все дети, когда им светит восемнадцатый день рождения, а мне восемнадцать стукнуло бы через неделю после окончания школы. Разумеется, у многих дальше мыслей дело не заходит, поиграют немного с идеей, а затем идут в колледж, или работать, или еще куда. И сам я наверняка поступил точно так же… если бы мой лучший друг на полном серьезе не собрался бы в армию.

Мы с Карлом все делали вместе: на девочек глазели вместе, свидания назначали вместе, принимали участия в дебатах вместе, занимались опытами в его домашней лаборатории и то вместе. Сам я в электронике не смыслю, но руки у меня растут откуда надо. Карл поставлял идеи, я следовал его инструкциям. Было весело; все, чем мы вместе занимались, было весело. У стариков Карла, конечно, не было столько денег, как у моего отца, но для нас это не имело значения. Когда мой отец подарил мне на четырнадцатилетие «роллекс», часы в равной степени принадлежали и Карлу; так же как и лаборатория в подвале его дома — мне.

Так что, когда Карл сообщил мне, что после школы не собирается продолжать образование, а сначала пойдет в армию, я чуть не подавился. Он на самом деле намеревался так поступить. Похоже, он считает такой поступок естественным, верным и очевидным.

Вот я и сказал ему, что пройду вместе с ним.

Он странно покосился на меня.

— Твой старик тебе не позволит.

— Ха! Как он сможет меня остановить?

Разумеется, ничего бы у него не получилось, по крайней мере по закону. Это первое (и возможно, последнее) решение, которое каждый принимает абсолютно независимо; когда парню или девчонке стукнет восемнадцать, он или она могут пойти добровольцем, и никто ничего сказать не сможет.