Фантастические тетради - Ирина Ванка

— Але, — прошептал он, — я знаю, что ты меня слышишь. Выйди поговорить.

Панорама не шевельнулась, а Гренс опустился перед ней на колени и горько заплакал.

Феликса в ЦИФе как раз таки не было, но как только ему стало известно, кто сидит и плачет на полу его особняка, он примчался сей же момент, не пытаясь выяснить, что произошло, чтобы не травмировать и без того подавленного Гренса.

— Я дождался, — сообщил Гренс, — когда мальчики, наконец, уснут… Я пообещал им не делать глупостей. Теперь ты мне пообещай.

Матлин кивнул в ответ, будто заранее был согласен на все.

— Голли мне сказал, что ты надеялся… — Гренс покряхтел, пощупал себя за бороду, почесал затылок, пока у него не сложилось впечатление, что все внимание Матлина без остатка нацелено только на следующую фразу. — Спасибо тебе за надежду, хоть она оказалась напрасной.

— Что с Альбой? — испугался Матлин.

— С Альбой? Они оба не в себе. Я затрудняюсь сказать, кто больше. Вчера мы чуть не потеряли Альберта, — сегодня я уже опасаюсь за рассудок Голли.

— Что? Что значит «чуть не потеряли»? Это нормальная потеря сознания или… был яркий свет, когда вы «теряли» его?

Гренс отмахнулся, дав понять, что не собирается переживать заново этот неприятный момент, а тем более выслушивать его научное объяснение.

— Он тебе больше не достанется. Можешь забыть о нем. Голли сказал, что не даст ему просто так «покончить» с собой. Знаешь, что ответил этот мальчик? «Я не с собой собираюсь покончить, а с тем кошмаром, который меня окружает». Скажи, пожалуйста, ученый человек, этот ребенок однажды просто растворится в воздухе и больше ничего не будет?

— Я сразу предупредил тебя, кто он, — спокойно ответил Матлин, и это спокойствие чуть было не стоило ему скандала, — спасло лишь полное отсутствие сил у Гренса, который не был уверен даже в том, что сможет самостоятельно подняться с пола, из красной полосы вечернего солнца.

— Ах, Альберт, Альберт… — бормотал он. — Если бы я только знал, как добраться до твоего отца. Что же мы натворили…

— Я должен увидеться с ним.

— Зачем? — удивился Гренс.

— Может, я смогу сделать то, что не получилось у вас с Голли…

— Ты хочешь отговорить его «покончить с кошмаром»?

— Терять уже нечего.

— Есть, — возразил Гренс, — еще как есть… Его добрую память о тебе. Больше ты от него ничего не получишь. Это тебе не Андрюша Короед, которого можно замучить до смерти, вытащить с того света и снова замучить. Этот мальчик, может быть, не знает, чего хочет, зато точно знает, чего не хочет. У меня сложилось впечатление, что он не хочет жить, и я его прекрасно понимаю… даже в чем-то завидую. А вообще-то… — Гренс со скрипом поднялся на ноги, — я должен вернуться к рассвету. Единственное, что могу посоветовать тебе по старой дружбе, — расспроси моего засранца. Как следует допроси. Чаще всего он, конечно, обманывает. Найди способ заставить его говорить правду. — Он так же скрипя, развернулся и поковылял к лестнице.

— Ты уверен, — остановил его Матлин, — что я не должен даже проститься с ним?

— Да, — спохватился Гренс, — чуть не забыл! — он вынул из кармана обрывок клеенки. — Возьми. Это все, что он велел тебе передать. Больше вам действительно говорить не о чем.

Когда фигура Гренса растворилась в алых лучах заката за дальними аллеями, Феликс рискнул развернуть послание и прочел его в окно, распахнутое над садом. Вдумчиво и выразительно, как учили на пионерских линейках. Будто под окном стояла ликующая толпа соратников по борьбе, а не мертвая безветренная тишина.

Все можно ставить на дыбы,Гнуть телеграфные столбы,Тысячелетние дубы — корнями к небу брошены…Не гнется лишь тугая нить,Прочнее… не с чем и сравнить,Одна лишь линия судьбы, направленная в прошлое.

Не прочел он вслух лишь последней, самой красноречивой строки, смысл которой навсегда остался для него загадкой: «Феликсу Матлину, другу моего отца, с уважением и благодарностью посвящаю».

Еще секунду Феликс находился в стадии осмысления происходящего. Впрочем, никто не знает, чему равнялась секунда такого осмысления. Вполне возможно, что минутам, часам, но алое солнце еще не успело коснуться краешка павильонного горизонта.

— Стой!!! — закричал он в вечернюю тишину парка. — Гренс, остановись! Вернись! — но обратно вернулось лишь сонное эхо.

Феликс бросился к панораме и вывел обзор с единственного уцелевшего «глаза-наблюдателя», ушедшего под купол павильона. В красных сумерках паркового ландшафта было отчетливо видно, как крошечная фигура старого Гренса из последних сил, что есть мочи, улепетывает в направлении горы, подозрительно бодро перебирая уставшими ногами и опираясь на белую палку с крюком на конце.

— Ксарес, — Матлин переключился на связь с ЦИФом, — помоги мне, родной. Я за все отвечаю. Это последний раз, когда я отвечаю за все.

Ксарес настороженно поглядел на него из темноты переходного отсека, в котором его застала связь.

— Ты решился?

— Еще не совсем. По дороге решусь окончательно.

Ксарес еще раз настороженно поглядел на Матлина и по-человечески кивнул.

— Мне надо время, чтобы подготовить индикатор. Часа три.

— Через три минуты я буду у тебя, — ответил Матлин и вскочил в лифт.

Индикатор, который мадистологи между собой обычно называют «зеркальным», Ксар раздобыл у Кальтиата. Точнее, получил в подарок. Это приспособление, казалось бы, совершенно бесполезное для фактуролога, изначально применялось для индикации и коррекции технических биоструктур, подверженных «глюкам» переменной агравитации: разболтанные ускорители мкроскоростного диапазона, оборудование антенн, элементы конструкций, побывавшие в аномальных зонах, — все эти «тонкие материи» в критической ситуации подвержены такой аномалии, как сдвижка временной координаты. Чтобы выявить сдвижку, точнее сказать, идентифицировать предмет, иногда используют такого рода «зеркала» для выявления возможных агравитационных отклонений в системе. Но Кальтиат нашел этому полезному изобретению применение совершенно нетрадиционное и использовал не иначе как для индикации призраков. Сам он призрака любой сложности распознавал без помощи технических средств, но если кто-нибудь сомневался в диагнозе Кальтиата — индикатор окончательно устранял недоразумения.

Внешне аппарат был похож на гибкую раму. В раме располагался невидимый глазу экран, который в нормальном режиме обладал эффектом идеально отражающего зеркального полотна. Фактически в сбалансированном состоянии он и был идеальным отражающим полотном. И каждый «нормально сбалансированный» пользователь мог увидеть в нем реальное отражение. Но призраки, двойники, мадистогенные проявления любого характера, не обладающие крепкой агравитационной (в данном случае временной) привязкой, непременно наводили помехи. Изображение запаздывало, опережало, трансформировалось или отсутствовало вовсе, что приводило «нечисть» в неописуемую ярость, чреватую потерей контроля.