Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

— Или же, — вступил в разговор Марий, — что-то нечисто с нашими официальными уполномоченными.

Ответных реплик не последовало, и все задумались. Преданность общему делу объединяла членов Сената, но они не могли быть едины, когда среди них появлялся кто-то не равный им по положению. И все знали, что таковыми являлись Гай Кассий и трое уполномоченных.

— Тогда Квинт Оппий по меньшей мере должен был установить с нами связь, — вновь заговорил Сулла, выразив общее мнение. — Он человек чести и не мог оставить Рим в неизвестности дольше, чем следовало. Я думаю, мы должны смириться с мыслью, что Киликия тоже потеряна.

— Нам нужно каким-то образом связаться с Публием Рутилием и запросить побольше сведений, — сказал Марий.

— Мне кажется, если кто-то из наших людей уцелел, они начнут прибывать в Рим в конце августа, — отозвался Сулла. — Тогда мы и будем знать больше.

— Я расцениваю письмо Публия Рутилия как свидетельство того, что не уцелел никто, — произнес Сульпиций со скамьи трибунов. Он со стоном сжал кулаки. — Митридат совершенно не проводит различий между италиками и римлянами!

— Митридат — варвар, — произнес Катул Цезарь.

Это замечание пришлось как нельзя кстати для Сульпиция, который, казалось, окаменел от потрясения еще два дня назад, когда принцепс Сената Флакк впервые зачитывал письмо Рутилия Руфа.

— Он не проводит различий! — повторил Сульпиций. — Почему он не проводит различий? Это выше моего понимания. Какая нелепость! Италики в провинции Азия заплатили ту же цену, что римляне и латиняне. Они тоже мертвы. Их дети, женщины и рабы мертвы! Он не проводит различий!

— Успокойся, Сульпиций! — воскликнул Помпей Страбон, который хотел приступить к делу. — Ты начинаешь повторяться.

— Прошу соблюдать порядок, — миролюбиво произнес Сулла. — Мы здесь, в храме Беллоны, не для того, чтобы изучать причины или различия, а для того, чтобы решить, что делать.

— Война, — мгновенно отозвался Помпей Страбон.

— Это мнение всех или только некоторых? — уточнил Сулла.

Сенат единодушно высказался за войну.

— Мы имеем достаточно легионов, — заговорил Метелл Пий, — и они хорошо оснащены. По меньшей мере в этом отношении мы готовы лучше, чем обычно. Мы можем завтра же погрузить на корабли и отправить на восток двадцать легионов.

— Это неправда, и вы это знаете, — спокойно заметил Сулла. — Я сомневаюсь, что мы сможем отправить хоть один легион, так чего уж говорить о двадцати.

Сенат хранил молчание.

— Отцы-основатели, где же найти деньги? С окончанием войны против Италии у нас нет иного выбора, кроме как распустить наши легионы. Мы не можем им больше платить! Пока Рим подвергался опасности внутри Италии, каждый человек римского или латинского происхождения был обязан принимать участие в войне. Мы можем объявить, что то же самое будет иметь место и в войне с чужеземцами, особенно сейчас, когда провинция Азия уже проглочена агрессором и восемьдесят тысяч наших людей погибли от его руки. Но совершенно ясно, что на данный момент родина не подвергается непосредственной опасности. А наши войска устали. За последнюю кампанию им заплачено, но на это ушли наши последние деньги. Следовательно, солдаты должны быть демобилизованы и распущены по домам. Ведь у нас нет никакой возможности заплатить им за новую кампанию!

Слова Суллы растворились в тишине. Наконец Катул Цезарь пошевелился.

— Давайте пока отложим рассмотрение вопроса о деньгах, — промолвил он. — Намного более важным является тот факт, что мы должны остановить Митридата!

— Квинт Лутаций, ты не слушал! — вскричал Сулла. — У нас нет денег на кампанию!

Катул Цезарь принял надменный вид:

— Я уверен, что Луций Корнелий Сулла издаст приказ выступить против Митридата. После этого мы сможем уделить внимание денежному вопросу.

— А я уверен, что Луций Корнелий Сулла такого приказа не издаст! — зарычал Гай Марий. — Позволим же Сулле остаться в Риме и заниматься поисками денег. Деньги! Как будто сейчас время думать о деньгах, когда Рим стоит перед угрозой уничтожения! Деньги найдутся. Они всегда есть. И царь Митридат имеет их в огромном количестве, так что в конце концов он и заплатит за все. Отцы-основатели, мы не можем поручить командование в этой кампании человеку, который тревожится прежде всего о деньгах! Вы должны отдать Митридата мне!

— Ты слишком стар для этого, Гай Марий, — спокойно заметил Сулла.

— Я не слишком стар, чтобы понять, что сейчас не время говорить о деньгах! — огрызнулся Марий. — Понтийская угроза во всем подобна германской, а кто разгромил германцев? Гай Марий! Почтенные члены высочайшего собрания, поручите командование в этой войне именно мне! Я — единственный человек, который может победить.

Со своего места наверху поднялся принцепс Сената Флакк, человек мягкий и отнюдь не знаменитый мужеством.

— Если бы ты был молод и здоров, Гай Марий, у тебя не нашлось бы более горячего сторонника, нежели я. Но Луций Корнелий прав — ты слишком стар. Ты перенес два удара. Мы не имеем права ставить во главе наших армий человека, который может свалиться с ног в любой момент — и именно тогда, когда в нем будет наибольшая необходимость. Нам неизвестны причины твоей болезни, Гай Марий, однако мы знаем, что, если человек перенес хотя бы один удар, с ним обязательно случится повторный. У тебя это было, и у тебя это будет вновь! Нет, уважаемые члены Сената, как ваш принцепс я заявляю: мы не можем даже рассматривать кандидатуру Гая Мария. Командование должно быть поручено нашему старшему консулу Луцию Корнелию.

— Фортуне угоден именно я, — упрямо возразил Марий.

— Гай Марий, отнесись к предложению принцепса Сената с должным пониманием, — невозмутимо произнес Сулла. — Ни у кого из нас, в том числе и у меня, нет таких талантов, как у тебя. Но факты есть факты. Сенат не может рисковать, вверяя командование семидесятилетнему старцу, перенесшему два удара.

Марий сел с перекошенным ртом, обхватив руками колени; по его виду было ясно, что он решительно не согласен с мнением Сената.

— Луций Корнелий, ты примешь командование? — спросил Квинт Лутаций Катул Цезарь.

— Только если собрание вручит его мне подавляющим большинством голосов, Квинт Лутаций. Не иначе.

— Тогда давайте проголосуем, — предложил принцепс Сената Флакк.

Только три члена Сената высказались против кандидатуры Суллы, когда сенаторы всей толпой поднялись с мест и разделились: Гай Марий, Луций Корнелий Цинна и Публий Сульпиций Руф, народный трибун.

— Не верю! — пробормотал цензор Красс, обращаясь к своему соседу Луцию Цезарю. — Сульпиций?

— Он ведет себя очень своеобразно с того самого момента, как пришло известие о резне, — ответил Луций Цезарь. — Что и говорить, ведь ты видел, как он взвился, когда услышал, что Митридат не делает различий между римлянами и италиками. Я представляю себе, как он сейчас сожалеет, что был одним из тех, кто некогда не хотел предоставлять италикам избирательные права.

— Почему же это побудило его поддержать Гая Мария?

— Не знаю, Публий Лициний, — пожал плечами Луций Цезарь. — Я действительно не знаю этого.

Сульпиций оказался вместе с Марием и Цинной потому, что они выступили против Сената, — и только поэтому. Когда Сульпиций узнал о том, что произошло в Смирне, он испытал глубокое потрясение и уже не мог жить без чувства боли, без острого ощущения вины. Его разум пребывал в состоянии смятения, и причиной тому стал один небольшой факт: иноземный царь, оказывается, не делает различий между людьми Рима и людьми Италии. А если Митридат не разделяет италиков и римлян, значит, и в глазах остального мира различий между теми и другими не существует.

Когда разразилась война против Италии, Сульпиций, как страстный патриот и консерватор, отдался римскому делу всем своим сердцем. Он был квестором в год смерти Друза и всего себя посвятил своим умножившимся обязанностям. Именно благодаря его усилиям погибли множество италиков. Именно с его ведома жители Аскула пострадали намного ужаснее, чем заслуживали. Тысячи италийских мальчиков, которые прошли во время триумфа Помпея Страбона по улицам Рима, были изгнаны из города без еды, одежды и денег, чтобы выжить или умереть в зависимости от силы воли, которой обладали — или не обладали — их незрелые тела. Но кого из граждан Рима по-настоящему взволновало это страшное наказание, которому подверглись люди, фактически бывшие их сородичами? И чем Рим на самом деле отличался от понтийского царя? Позиция варвара, по крайней мере, была недвусмысленной! Он хотя бы не прикрывался праведностью и превосходством. Впрочем, как и Помпей Страбон. Именно Сенат постоянно увиливал от прямого ответа.

О, что же было правильным, и кто был на самом деле прав? Если бы хоть один взрослый италик или ребенок сумел избежать резни и вернуться в Рим, то как смог бы он, Публий Сульпиций Руф, взглянуть в глаза этим беднягам? Чем он отличается от Митридата — разве он не убивал италиков тысячами? Разве он не был легатом при Помпее Страбоне и не дозволял все эти зверства?